Обречённый странник - Вячеслав Софронов Страница 12

— Теперь принужден жительствовать у зятя моего, Ивана Зубарева, как–то по–книжному продолжил Карамышев, — в деревеньке, неподалеку от Тюмени, именуемой Помигаловой… — владыка молчал, ожидая, когда тот перейдет к сути дела. — А тут свояк мой Богу душу отдал, — Андрей Андреевич никак не мог нащупать нить разговора, Иван даже усмехнулся про себя, радуясь растерянности всегда излишне самоуверенного тестя, — да после себя долгов наоставлял, — продолжал тот, — а потому, ваше высокопреосвященство, имеем дерзость припасть к стопам вашим со смиреной просьбой: благословите начатое нами дело, — закончил он и замолчал, так ничего толком и не изложив.

— Благословить доброе начинание всегда рады, — вновь кашлянув, проговорил владыка, — только непонятно, о каком деле речь ведете.

— О серебряных приисках, — заявил Карамышев. В комнате установилось недолгое молчание и слышалось лишь прерывистое дыхание Карамышева да сопение Ивана, который уже и не рад был, отправившись на прием к митрополиту. Вряд ли Карамышев сумеет выпросить у него денег, а, скорее, кончится все тем, что владыка, как и губернатор, попросит свою долю от не найденного еще серебра.

— И где таковые есть? — наконец спросил митрополит, оглаживая длинную, почти совсем седую бороду тонкими, чуть желтоватыми в свете ранних солнечных лучиков, пробивающихся сквозь замерзшие стекла, пальцами. — Что–то ранее мне не приходилось о таковых слышать.

— Иван, покажи слиток, — кивнул зятю Карамышев.

Иван вытащил из–за пазухи сверток, развернул, выложил на стол перед владыкой. Тот приподнял его, прикинул на ладони, положил обратно и спросил:

— Так, где те прииски находятся?

— На Урале, — подал, наконец, голос Иван, — в башкирских землях.

— Далековато… И много ли там руды будет?

— Пока не знаю, — честно признался Иван, — это пробная плавка из образцов, что мной привезены на удачу.

— Неплохая удача, — чуть усмехнулся владыка. — Власти в известность поставлены?

— В Сенате бумага мной на то получена, — опять полез за пазуху Иван, спеша достать заветную бумагу, с которой не расставался с самого момента ее получения.

— Не нужно, верю на слово, — поднял руку митрополит Сильвестр, — что от меня лично или паствы моей требуется? Сразу предупреждаю, оказать денежную помощь не смогу. Дать своих людей на работы тем более. Да и не дело церкви рудознатством заниматься.

— Но ведь утварь церковная, оклады к иконам, кресты, чаши причащальные делаются именно из серебра, — наконец вышел на нужную стезю Карамышев.

— И что с того? Прикажете нам и винокуренные заводы открывать, коль святое причастие вином церковным производится? Бумажные фабрики ставить, потому что записи церковные ведем? Нет, милостивые государи, не ждите от меня помощи. Дело церкви — молитва, выполнение святых таинств, обращение с наставлениями к прихожанам, взращивание непрестанное доброго стада. Известно ли вам, сколь много храмов возводится по всей сибирской епархии? Но тогда всех священнослужителей и монашествующих, по вашим рассуждениям, требуется привлечь для тех работ. Кто же взамен их служить в храмах станет? Нет, не дело говорите, — и он хотел было подняться из–за стола, чтоб закончить бесполезный разговор. Но тут Карамышев, обретя, наконец, извечную уверенность, страстно заговорил, спеша привести собственные доводы.

— Погодите, погодите, владыка, но ведь вы покупаете и материалы, и все, что необходимо вам. Так? — владыка коротко кивнул в ответ. — А почему бы вам ни купить заранее то серебро, что будет добыто на приисках? Тем более вы уже имели возможность убедиться в ревностном отношении моем к делам православной церкви. Помните, как я исполнил вашу просьбу, когда дело коснулось строительства храма на моем подворье? И пострадал за то…

— Все в руках Божиих, — перекрестился владыка, — и каждый послушный и верующий человек поступил бы точно так же на вашем месте. Во имя укрепления православной церкви обратился я тогда со своей просьбой и уверен, всякое доброе дело зачтется человеку, верящему в Бога, если не на этом, то на том свете, когда предстанете вы на суд Божий.

— А не могли бы вы, ваше высокопреосвященство, написать прошение на имя императрицы, дабы она взяла под свое высокое покровительство наше скромное предприятие?

У Ивана даже дыхание перехватило, когда он услышал подобное предложение своего тестя. Удивило оно и владыку, который ответил не сразу, а долго и внимательно рассматривал Карамышева, потом взглянул вновь на серебряный слиток и опять сухо кашлянул.

— Признаться, не вижу к тому особых причин, — проговорил он после некоторого молчания. — Даже если бы я и согласился на подобный шаг, то представьте себе, как будет истолкована подобная просьба? По своему положению, несомненно, могу обращаться в Святейший Синод, и то лишь касательно дел моей епархии. Почему бы вам ни попросить об этом губернатора?

— Но мы приехали с этой просьбой именно к вам, владыка, — упорно стоял на своем Карамышев.

— Знаете, после недавних событий, когда по ревностному моему служению был заложен храм во имя Воскресения Господня, участником чего были и вы, мне сообщили о письме местного муллы к самой императрице о притеснении татарской части населения. Насколько мне известно, дело пока не получило ход, но вполне может случиться, что очень скоро меня переведут из Тобольской епархии и тогда… мое обращение к императрице может только повредить вам.

— Понятно, — вставая, проговорил Карамышев, — значит, зря мы по морозу за столь верст коня гнали. Пошли, Иван…

— Да погодите вы, — неожиданно остановил их митрополит Сильвестр, — не отобедали еще. Не в моих правилах отпускать людей в дорогу голодными. К тому же, мне на самом деле не совсем ловко перед вами, поскольку, пусть косвенно, но являюсь виновником постигшего вас несчастья. Разрешите подарить вам на память образ Чудотворной иконы Абалакской Божией матери, выполненный одним из наших иконописцев, — с этими словами владыка взял с небольшой деревянной полки образок, являющийся точной копией с Чудотворной, и протянул его Карамышеву, — благослови вас Господь. — Карамышев с поклоном принял подарок, но не проронил ни слова. — Что же вам подарить, молодой человек? — чуть задумался владыка, — грамоте обучены? — спросил он Ивана. Тот согласно кивнул. — Тогда не обессудьте, но хочу сделать вам не совсем обычный подарок, — с этими словами он взял со стола тонюсенькую книжицу и, раскрыв ее на первой странице, показал рукописный текст с выведенными киноварью заглавными буквами, — то не церковная книга, надеюсь, вы таковые имеете, но подобную вы вряд ли где встретите. Это собрание разных каверз и редких сочинений, писанных неизвестными авторами не только в нынешнем, но и в прошлом веке, еще до царствования царя Петра Алексеевича. Мне их передал знакомый архимандрит, выписав из собрания Хотынского монастыря, а мой писец переписал уже набело. Разрешите, я прочту некоторые из них, чтоб вы поняли, о чем идет речь, — с этими словами владыка взял очки в металлической оправе, водрузил их себе на нос и принялся читать: "Челобитная к судье, господину моему судье–свинье бьет челом и плачетца, за печь прячетца, с поля вышел, из лесу выполз, из болота выбрел, а неведомо кто. Жалоба нам, господам, на такова же человека, каков ты сам, ни ниже, ни выше, в той же образ нос, на рожу сполз, глаза нависли, во лбу звезда. Борода у нево в три волоска, широка да окладиста…" — владыка неожиданно остановился, широко улыбнулся и перелистнул страницу.