Калабрийские бандиты - Александр Дюма Страница 12

У этой-то пропасти и остановился теперь Жакомо. Бандиты тотчас же образовали полукруг около этого человека, гений которого всегда находил выход из любого положения, который и в настоящий момент, без сомнения, уже приготовил какой-то новый способ для избавления их от опасности.

И действительно, казалось, ни минуты не был в замешательстве Жакомо. Он привязал один конец веревки к руке одного из бандитов, а другой прочно укрепил на середине взятой им с собой палки с железным наконечником, а затем метнул, как дротик, палку через пропасть.

Бандиты, привыкшие различать во тьме ночи не хуже, чем при свете дня, проследили полет копья. Оно прошло между двумя дубами-близнецами, которые сплелись на противоположном плато, и, задрожав, вонзилось в землю. Жакомо отвязал веревку от руки бандита. Тотчас же, дергая за веревку, он вытащил из земли железный наконечник палки и, потянув к себе, дотащил палку до деревьев, где, встав поперек, она застряла. Жакомо неистово потянул, но палка держалась крепко.

Обвязав веревку вокруг сосны и тщательно проверив прочность, Жакомо стал переправляться. Бандиты следили за ним, затаив дыхание и открыв рты. Они видели, как он, перебирая руками, подвигался вперед с такою же легкостью, как будто шел по земле. Наконец, вскарабкавшись на корень одного из дубов и сделав последнее усилие, Жакомо очутился на противоположном плато. Внимательно осмотрев палку, он обернулся к своим людям и дал им знак следовать его примеру.

Смелые, отважные горцы не медлили ни секунды, уверенные в своих силах: раз переправился один, переправятся и все. И все переправились. Последней оставалась Мария. Когда пришла ее очередь, она взяла в зубы свой фартук, схватилась за веревку и, без каких-либо признаков боязни, проделала то же самое.

Атаман с облегчением вздохнул: все здоровы и невредимы. Ведь это он спас им жизнь, от которой они перед тем отказались, не желая покупать ее ценою жизни атамана. Жакомо бросил взгляд невыразимого презрения на солдатские пикеты с горевшими тут и там кострами. И снова все пустились в путь, полные отваги и пыла.

Час спустя они заметили деревушку и спустились к ней. Жакомо зашел к крестьянину, назвался и сказал, что он и его люди голодны. Им дали все необходимое. Не прошло и двадцати минут, как они снова уже были в горах, вне всякой опасности. Жакомо остановился, осмотрел местность, где они находились, и сказал:

— Мы здесь переночуем, а теперь будем есть.

Приказание это было исполнено с большой готовностью. Припасы были положены прямо грудой, бандиты уселись в кружок, и через пять минут все занялись едой с великим усердием. Вдруг Жакомо поднялся: с ними не было Марии. Он сделал несколько поспешных шагов и неожиданно остановился, увидев Марию возле дерева. Стоя на коленях, она руками рыла могилку для ребенка. Жакомо выронил ломоть хлеба и, печальный и безмолвный, вернулся к шайке.

Ужин был окончен. Жакомо поставил часового, больше по привычке, чем из опасности, а остальным позволил отдыхать. Сам же, отойдя в сторону, растянул на земле плащ и подал людям пример, которому они, падающие от усталости, немедленно последовали.

Бандит, стоявший на часах, с трудом выдержал четверть часа: глаза его начали слипаться, тогда он стал ходить, чтобы развеять сон, как вдруг чей-то тихий и печальный голос произнес его имя. Он обернулся и узнал Марию.

— Луиджи, — сказала она, — это я, не бойся.

— Бедняжка! — продолжала она. — Тебе приходится бодрствовать, несмотря на то, что тебя одолевает утомление.

— Такова воля атамана, — сказал Луиджи.

— Слушай, — сказала Мария, — я не могу спать. Кровь моего ребенка, — и показала Луиджи окровавленный платок, — не дает мне покоя. Ты знаешь мой верный глаз, дай мне твой карабин, я займу твое место, а когда наступит рассвет, разбужу тебя.

— А если атаман узнает? — произнес Луиджи.

— Он не узнает.

— Вы ручаетесь.

— Ручаюсь.

Спустя десять минут шумное дыхание бандита возвестило, что он намерен использовать целиком то малое количество времени, которое осталось до восхода солнца.

Что же касается Марии, то приблизительно с четверть часа она оставалась неподвижной. Затем, посмотрев через плечо на людей, она убедилась в том, что все погрузились в сон. Только тогда она покинула свое место и бесшумно, легкая, как скользящее по земле привидение, прошла среди них. Поравнявшись с Жакомо, она приставила ствол карабина к груди его и спустила курок.

— Что это? — проснувшись, закричали бандиты.

— Ничего, — сказала Мария. — Луиджи, которого я заместила, забыл предупредить меня, что курок его карабина взведен, и я нечаянно зацепила за спуск пальцем.

Все снова уснули.

А Жакомо не успел ни вздохнуть, ни крикнуть: пуля пробила его сердце.

Мария прислонила карабин к дереву, отрезала Жакомо голову, положила ее в пропитанный кровью ребенка фартук и спустилась с горы.

Наутро полковнику сообщили, что молодая девушка, якобы убившая Жакомо, желает с ним говорить. Полковник велел ей войти в палатку. Мария вошла, выпустила из рук край фартука, и голова бандита скатилась на землю. Привычный к боевым впечатлениям, полковник тут вдруг содрогнулся. Затем, подняв глаза на молодую девушку, серьезную и бледную, как статуя Отчаяния, сказал:

— Кто ж вы такая?

— Вчера — его жена, а сегодня — вдова.

— Велите ей отсчитать три тысячи дукатов, — сказал полковник.

Спустя четыре года умерла в святости в Риме, в монастыре Св. Креста, одна монахиня. Помимо примерной жизни, какую она вела со времени своего обета, она принесла в виде вклада три тысячи дукатов, которые монастырь и унаследовал после ее смерти. О ее прежней жизни никто положительно ничего не знал. Было лишь известно, что сестра Мария была родом из Калабрии.