Сын каторжника - Александр Дюма Страница 12

Все публичные оскорбления, принятые в подобных случаях, были пущены в ход. Каждый день г-н Риуф своими школярскими выходками наносил новые обиды и так уже уязвленному до глубины души г-ну Кумбу, который находился теперь в состоянии постоянного раздражения и во всеуслышание объявил тем, кому угодно было его слушать, что он не уступит в этой борьбе и будет стоять насмерть, защищая свой домашний очаг. Чтобы ясно дать понять противнику свои намерения, он подчеркнуто стал упражняться в стрельбе из огнестрельного оружия, для чего устроился как на посту в своей комнате и с терпением дикаря стал выслеживать птиц, прилетавших на насесты, устроенные им посреди своего сада.

Но, поскольку птицы чаще всего не прилетали, он изрешетил дробью ветки садовых деревьев. Звуки раздававшихся выстрелов не приводили его преследователей в ужас, как предполагал г-н Кумб, и нередко, когда какой-нибудь дерзкий воробей, спасаясь от летящей дроби стремительно улетал, со стороны соседнего дома раздавался оглушительный свист, имевший целью оскорбить охотника за его неловкость.

Однажды утром г-ну Кумбу чуть было не удалось добиться блестящей победы. Он встал на рассвете и, не одеваясь, принялся разглядывать насесты.

Заметив нечто огромное по размерам, выделявшееся черным пятном на фоне чуть окрашенного зарей неба, он, весь трепеща от ослепительной надежды, схватил свое ружье.

Что это была за огромная птица? Ястреб, сова или, может быть, фазан? Но, что бы это ни было, г-н Кумб заранее предвкушал свой триумф и замешательство противников.

Он осторожно приоткрыл окно, встал на колени, облокотился на подоконник, долго целился и наконец выстрелил.

О счастье! Сразу после этого он услышал глухой звук упавшего на землю тяжелого тела. Опьянев от радости и забыв о том, что он был почти раздет, г-н Кумб бросился вниз по лестнице и подбежал к дереву. На земле лежала великолепная сорока, и г-н Кумб устремился к ней, не замечая ее окаменелости, которую он, несомненно, принял за трупное окоченение.

Однако это было всего лишь чучело сороки, и на одной из ее лапок висела табличка с датой изготовления его и фамилией чучельника. Дата была двухгодичной давности, а чучельником — сам г-н Риуф. Впрочем, для демонстрации еще большей наглядности своего участия в подготовке такой развязки охотничьих занятий г-на Кумба его соседи одновременно появились у всех дверей шале, аплодируя и громко крича браво.

Господин Кумб хотел было разрядить свое ружье последним выстрелом по этой банде, но присущая ему осторожность взяла верх над горячностью его характера, и, совершенно подавленный, он добрался до своего убежища.

Произошло все это воскресным утром, и, во избежание новых оскорблений, г-н Кумб на весь день закрылся у себя в доме.

Далеко позади остались те времена, когда сердце г-на Кумба наполняла удовлетворенная гордость, видевшая его желания исполненными; страшная буря, совсем не та, что поднимал мистраль, прошла по его жизни; его привычные удовольствия и столь приятные ему занятия потеряли для него нею спою привлекательность, и в то же время исчезла та высочайшая вера в свои силы, которой он некогда владел; он чувствовал себя как какой-нибудь тунец, трепыхающийся на крючке лески, намотанной на пробковую пластину, в то время как сердце его уже не бьется; он так низко пал в собственных глазах, что у него уже не было мужества воздать себе славу за великолепный урожай, полученный им в саду в минувшем году.

Никто не в силах определить вместимость человеческого сердца; порой достаточно одного зернышка, чтобы наполнить его радостью, а порой ему нужна целая гора для ощущения довольства и счастья. До сих пор сердце г-на Кумба было в достаточной мере заполнено ничтожными удовольствиями, невинными развлечениями и мелкой суетой, но теперь оно было совсем опустошенным и мало-помалу наполнилось ненавистью к виновникам полной перемены его жизни.

И ненависть г-на Кумба возрастала тем сильнее, чем больше он чувствовал собственное бессилие. Однако вплоть до последнего времени это чувство оставалось в определенных границах. Как нередко поступает воюющая держава, г-н Кумб приложил все силы к тому, чтобы скрыть поражение от своего собственного народа: он сделал так, чтобы ни в коем случае не посвящать Милетту в причины своего столь дурного расположения духа; однако его досада переросла в отчаяние, это дурное расположение духа стало переполнять его, прорываться наружу и в конце концов проявило себя в виде яростных восклицаний.

У Милетты состояние ее господина и повелителя вызывало смутное беспокойство, но она не догадывалась о его истинной причине. Опасаясь, как бы не помутился его рассудок, она предложила ему свою помощь, но он отверг ее, и Милетта укрылась на кухне.

Оставшись в одиночестве, г-н Кумб отдался во власть мучительных наслаждений воображаемой мести. В мечтах он видел себя королем, который велит («дернуть без долгих церемоний соседей и пройтись лемехом плуга по этому бесчинному шале; перейдя затем в новый круг фантазий, он вообразил, что стал Робинзоном и перенесся на необитаемый остров вместе со своей любимой смоковницей, садом, домом и Милеттой, превратившейся в Пятницу. Наконец он дошел до того, что стал проклинать пышное цветение на грядке с горохом, ибо это оно, вне всякого сомнения, повлекло за собой столь несносное соседство. То был, конечно, самый неопровержимый довод, который он мог извлечь из беспорядка, внесенного в его мысли всеми этими событиями.

Между тем он вдруг услышал какой-то тихий разговор на кухне. Он осторожно приоткрыл дверь, решительно настроенный сделать строгий выговор Милетте, если она позволила себе принять кого-нибудь без его разрешения.

На одном из стульев, рядом с маленьким креслом, в котором сидела Милетта, он увидел Мариуса, бережно державшего обеими руками руки своей матери и нежно беседовавшего с ней. То был его свободный день, а г-н Кумб сам сделал возможными эти еженедельные визиты Мариуса. И у него не было никакого повода излить на них хотя бы часть той желчи, что так угнетала его.

Господин Кумб это понимал, и тут у него вдруг родилась блестящая мысль.

Он раскрыл свои объятия молодому человеку, почтительно сделавшему шаг ему навстречу, прижал его к своей груди, и улыбка осветила его лицо.