Знатная полонянка - Лариса Шкатула Страница 12

Гордячка? Это он подумал о знахарке? Припав к шее Рыси – так звали кобылу, на которой Любомир мчался к Мёртвому ручью, – он стыдливо качнул головой, будто кто-то мог подслушать его мысли. Едет человека об одолжении просить, а сам худое думает! Да и она может оказаться доброй чародейкой, совсем по-детски подумал он.

Сын Астаха ошибся. Стоило ему только заикнуться о том, что князю Всеволоду, похоже, недолго жить осталось, и что арамейский врач от него отступился, как она просто сказала:

– Погодь пока, я медлить не стану.

И верно, собиралась Прозора недолго. Налила Любомиру молока с душистым, ещё теплым хлебом и ушла за печку. Там переодевалась, чем-то гремела и шуршала. Когда вышла к нему собранная, юноша обомлел: опять она была другой, неузнаваемой.

Величавая, красивая поздней, но пышной женской красой, коей хотелось поклониться, в бархатной ферязи и украшенной жемчугом кике, Прозора выглядела королевой.

Глаза Любомира разве что на лоб не полезли.

– Ты… замужем? – выдавил он.

– А то, мнится тебе, никто бы меня за себя не взял? – без улыбки спросила она.

– Я так не думаю, – смешался юноша. – Просто… ты, видать, красавицей была?

– Да уж не дурнушка какая!.. А что касаемо мужа, так я с ним церковью венчанная.

– Он… жив?

– Жив, раз я не вдова. Только его ноне со мной нет… Чего тебе о том знать!

Прозора потуже завязала тесемки украшенной бисером сумы и кивнула.

– Едем али нет?

– Наперед меня сядешь? Сзади?

– Сзади. Стану за твой ремень держаться. А ну как упаду?

Она усмехнулась, и Любомир подумал, что, доведись ей на коня садиться, чтобы скакать по своей нужде, она и в седле не хуже любого дружинника усидит.

В опочивальне князя юный дружинник Сметюха по одному знаку Прозоры пошёл прочь, а конюший Лоза отчего-то застыл соляным столбом.

Любомир рассказывал потом своим домочадцам: "Лоза-то рот раззявил, а глаза – будто у нашего быка Ровки, когда его лозиной ожжешь… Наконец опамятел и говорит: "Софья, ты жива?" Может, в лике знахарки святую углядел?"

И уже домыслил по своему разумению: морок на Лозу наслала Прозора, морок!

Между тем знахарка, не отвечая на вопрос конюшего, заметила ему:

– Ты пока останься, может, князя перевернуть придётся.

Но Лоза всё не мог успокоиться.

– Сонюшка, почему доселе не объявлялась? Никто допрежь сего дня тебя не видывал…

– Хотела, чтобы ты думал, будто я с ребятишками в избе сгорела. Лучше бы так и случилось… Бог распорядился иначе. Да и захотел бы ты меня зреть, погаными оскверненную?

– Христос с тобой! – Лоза размашисто перекрестился. – Венчали-то нас на радость и на горе. Любо мне с тобой было в радости, нешто бросил бы тебя в горе?

– Мне жалость не нужна… Да и не об нас речь. Твоего любимца сперва выходить надо.

– Так ты – знахарка? Или так пришла, подсобить?

– Когда это я бралась за работу, коей не знала? – нахмурилась женщина.

– Прости, что усомнился. Кто же научил тебя?

– Монах Агапит, святой человек. Тот, что душой болел за русский народ, чьё здоровье либо от врача-иноземца зависит, либо от знахаря-шарлатана. Большой знаток трав, наговоров целебных. Молитв чудодейственных. Два года я в землянке, подле его скита прожила. Сначала он меня с того света вытащил, а потом жить научил. И поняла я, что моя жизнь должна на облегчение людских страданий направляться, потому многие врачебные тайны постигла…

– Арсений вознегодует.

– Ваш арамейский врач-то?

– Он самый. Ох, суров!

– Ты его боишься?

– Ещё чего!

– Тогда помоги.

Прозора стала осматривать князя. Но не так, как арамеин, выстукивая да выслушивая, а только вела рукой над неподвижным телом. По её знаку Лоза приподнял нательную рубаху князя.

– Рана почти затянулась, – чуть слышно пробормотала знахарка. – Что же тогда мешает ему справиться с горячкой? Оставь меня с князем наедине.

– Но я… – начал было Лоза.

– Изыди! – повысила голос Прозора.

Конюший повиновался, неслышно прикрыв за собой дверь.

Если бы кто-то заглянул в опочивальню князя спустя некоторое время, то увидел бы в ней странную картину. Сидя на постели Всеволода, не очень молодая, но по-прежнему красивая женщина разговаривала… с бесчувственным больным!

– Умереть надумал! – пеняла она ему. – Пусть, значит, Настасья век в неволе мается? А Лебедянь под нехристей пойдёт?

Прозора не была уверена в том, что Анастасия именно мается. Накануне ей приснился вещий сон, а проснувшись, она ещё и погадала на исчезнувшую княгиню, и выходило, что жена князя счастливо живет с каким-то «мунгалом». Он не был страшен так же, как большинство из них. Не так желтолиц и узкоглаз, но это был чужой!

И что странно, лицо у Анастасии было не покорное, не жалкое – уж она-то знала, как могут сломать человека эти нехристи! – а гордое лицо любящей женщины. Глаза её горели, как два изумруда, когда она смотрела на мунгала…

Но знахарка продолжала:

– Нехристям поганым уступил. Какой же ты ратник после этого? И что твоя дружина о тебе скажет? Слаб князь Всеволод духом. Слаб!

Раненый беспокойно шевельнулся.

– Али совесть ещё не заспал? Ишь чего удумал – смерти отдаваться!

Договорить она не успела. Дверь в опочивальню отворилась, и на пороге возник высокий худощавый мужчина в феске и строгом длинном кафтане синего цвета с серебряными пуговицами.

Нижняя часть его лица как бы пряталась в черных усах и бороде, желтые глаза горели неистовым огнем.

– Кто ты, женщина? – видно, едва сдерживаясь, чтобы не обрушить на неё всю силу своего гнева, спросил он.

– Будь здрав, арамеин, – нарочито радушно сказала Прозора. – Али в ваших краях не принято незнакомых людей приветствовать?

– Кто ты? – повторил он, не понимая причин её уверенности и полного отсутствия почтения, которое эти невежественные росы обычно испытывали при его виде.

– Не знаю, как будет по-вашему, а по-нашему – лекарь, – весело пояснила она.

– Женщина – лекарь? Не бывает.

– Почему?.. А, впрочем, я и есть небывалая женщина.

– Что ты делаешь здесь, у постели умирающего князя?

– Про умирающего сказал ты. А по мне, так он ещё маленько поживёт!

– Уж не ты ли вернешь князю жизненную энергию, которая истекла через его рану? Великий Ибн Сина говорил…

– Великий Ибн Сина говорил, – довольно невежливо перебила его она, что нельзя вылечить тело человека, если больна его душа!