Черный парус, адские берега - Павел Горьковский Страница 11

К завтраку приступили позже обычного. Мистер Уилл пригласил отца Алонсо разделить с ними трапезу, поэтому Джерри было страшно неловко, что яичница подгорела и успела остыть. Мистер Уилл отведал кусочек первым.

– Говорят, если блюдо подгорело, значит, повар влюбился. Признайтесь, приятель, этот кулинарный шедевр следствие ваших романтических чувств?

– Нет. – Джерри пододвинул ближе блюдо с сыром и галетами, горестно вздохнул: джентльмену мало проку влюбляться в чужую невесту. Зато ее жениху можно позавидовать. Он продолжал: – Леди Флора подобна прекрасной даме, которой посвящал сонеты пиит. – И прочел, подвывая на театральный манер:

…Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь… [10]

Мистер Уилл не выдержал и рассмеялся в голос:

– Джерри, приятель, на Карибах полно девчонок, у которых кожа цвета мускатного ореха, а волосы темные и жесткие, как морская трава, но этих резвушек сложно назвать леди! У настоящей леди локоны вьются и отливают золотом, как солнечные лучи, глаза синие, словно весеннее небо, а кожа прозрачна и белоснежная как свежеснятые сливки! Голосок леди звенит как серебряный колокольчик, а нежные пальцы созданы для игры на клавесине или какой-никакой арфе. Леди разражается слезами, едва сквозняк хлопнет дверью – до того чувствительна ее душа…

– Сеньорита Флора тоже милосердная, будто ангел. Вчера я наблюдал, как она собственной рукой ловит мышей для питомца Мисси…

– Джерри, вы шутите!

– Нет же, так и есть! Дамы тайком везут кота. У сеньориты Флоры доброе сердце и дивная походка, в точности как у дамы из сонета…

– Очевидно, что Шекспир адресовал сонет отнюдь не леди, а некоему юноше, исполнителю женских ролей в пьесах, которые прославленный драматург ставил на подмостках. В каждой новой строке перечисляется, чем именно юноша-актер, сохранивший свою природную прелесть, отличается от дамы, – объяснил отец Алонсо: – Боюсь, молодой человек, вы прошли курс изящных искусств весьма поверхностно.

Поверхностно – еще мягко сказано, поэтому Джерри счел за благо поскорее сменить тему разговора, робко кашлянул:

– Еда подгорела из-за того, что я заболтался с коком. Он говорит в точности как Старый Пенс из портовой пивнушки. Только Старый Пенс пускал слезу и уверял, что джентльмены идут наниматься на корабли от бедности и голода, а на самом деле у здешних матросов полные карманы денег! Ребята все утро резались в кости на камбузе. Даже меня заставили сделать пару бросков, признаюсь – мне здорово повезло!

Как доказательство, Джерри высыпал на стол пригоршню монет разного достоинства и происхождения – от полновесных золотых дублонов и французских луидоров до мелких серебряных денежек, похожих на рыбью чешую. Среди его выигрыша имелись даже позеленевшая китайская монета с квадратной дыркой посредине и затрепанная «колониальная расписка», заменяющая деньги колонистам в Новой Англии.

Мистер Уилл сложил из монеток башенку, затем разнес ее одним щелчком!

– Как мне осточертел бродячий цирк на борту! За азартные игры при достойном капитане дерут без всякой жалости. Скажите, святой отец, есть надежда, что доблестный сеньор Салазар поправится или отдаст богу душу?

– Все в руце Божьей… – вздохнул священник.

– Джерри, тебе, при всем моем добром отношении, тоже следует задать хорошую трепку! Если джентльмен участвует в недозволенных на судне развлечениях, ему по крайней мере следует держать язык за зубами, а не трепаться об этом при первом удобном случае. Ну, что с тобой сделать, приятель? Отправлять тебя травить шкоты нет никакого проку, на камбуз отослать – себе дороже. – Мистер Уилл на секунду задумался. – Ладно, оставлю тебя сторожить побрякушки малютки Флоры, когда будем делать стоянку. При такой-то команде может случиться все, что угодно! Когда джентльмены спустятся на берег, ты останешься сидеть в рубке и смотреть в оба глаза.

– У нас скоро будет стоянка? Полагаю, наше судно сильно сбилось с курса, – уточнил Джерри и постарался запомнить ответ слово в слово.

Золотой треугольник

Солнце опускалось в воду и снова вставало над морем – день проходил за днем, наконец, «Святая Анна» встала на рейд – полоса белоснежного песка отделяла море от города, который мерцал в слоистой знойной дымке, манящий и недоступный.

Небольшие постройки, белоснежные, как сахарные головы, соседствовали с пальмами, высокими, словно гигантские мачты. В некотором отдалении бурная растительность взбиралась по руинам крепости, разрушенные стены которой помнили и атаки грозной арабской конницы, и сверкающие доспехи крестоносного воинства, обнажавшие мечи во имя Христово. С борта можно было разглядеть цветные навесы и рыночных торговцев в белоснежных балахонах, мелькали полуобнаженные мускулистые фигуры негров, таскавших тюки с товаром и плетеные корзины со свежими фруктами.

Впрочем, эти бедолаги сами были товаром – Калабар славился своим невольничьим рынком. В здешний порт постоянно пребывали тяжелые галеры и ладные каботажные суда, готовые заполнить трюмы и палубы живым товаром. Они покидали «невольничий берег» и отбывали в Западную Индию, Бразилию и прочие колонии. Рабы исправно поставлялись из Африки на плантации, где выращивали хлопок и сахарный тростник. Собрав урожай, Южная Америка провожала те же самые корабли, груженные сахаром и хлопком в Новую Англию, здесь из сахара готовили первоклассный ром. Бочки с ромом снова погружались в судовые трюмы вместе с прочими английским товарами и отправлялись обратно – к Африканскому побережью, в начальную точку своего маршрута. Суда постоянно курсировали по этому неизменному морскому пути, прозванному «золотым треугольником» за отличный барыш, который он приносил судовладельцам.