Ярость - Уилбур Смит Страница 108

– Если я приму твое предложение, – Нельсон Мандела стоял, подавшись вперед, упираясь кулаками в стол, – мы лишимся сочувствия всего мира.

– Ты принял принцип вооруженной революции, который я все эти годы заставлял тебя принять. – Мозес откачнулся на спинку стула, удерживая равновесие на двух ножках и скрестив руки на груди. – Ты сопротивлялся моему призыву к битве и тратил силы на жалкие демонстрации протеста, которые буры презрительно разгоняли.

– Наши кампании объединили народ! – воскликнул Мандела. С тех пор как Мозес в последний раз его видел, он отрастил короткую темную бороду. Она придавала ему вид истинного революционера, и в глубине души Мозес признавал, что Мандела отлично выглядит, высокий, сильный, уверенный в себе – серьезный противник.

– И дали тебе возможность посмотреть изнутри, как выглядят тюрьмы белого человека, – презрительно сказал Мозес. – Прошло время таких детских игр. Пора яростно ударить в самое сердце врага.

– Ты знаешь, что мы согласились. – Мандела продолжал стоять. – Ты знаешь, что мы нехотя согласились применить силу…

Мозес вскочил на ноги так свирепо, что его стул с грохотом отлетел к стене.

– Нехотя! – Он наклонился вперед, так что его глаза оказались в нескольких дюймах от темных глаз Манделы. – Ты не знаешь желаний, как старуха, и робок, как девственница. Как ты предлагаешь применить силу: взорвать динамитом несколько телеграфных столбов, чтобы нарушить связь? – Голос Мозеса был полон презрения. – Потом ты предложишь взорвать общественный сортир и будешь ждать, что буры в страхе придут к тебе договариваться об условиях. Ты наивен, друг мой, твои глаза видят только звезды, а голову наполняют солнечные мечты. Они жестокие люди, и привлечь их внимание можно только одним способом. Пустить кровь и натереть им нос этой кровью.

– Мы нападаем только на неодушевленные цели, – сказал Мандела. – Никаких человеческих жертв. Мы не убийцы.

– Мы воины. – Мозес заговорил тише, но это не убавило силы его голоса. Его слова словно сверкали в темной комнате. – Мы сражаемся за свободу своего народа. И не можем позволить себе угрызения совести, которыми ты пытаешься нас стреножить.

Молодые люди в конце стола тревожно и нетерпеливо зашевелились, а Джо Цицеро чуть улыбнулся, но глаза его были бездонными, а улыбка деланной и жестокой.

– Наши насильственные действия должны быть символичными, – пытался объяснить Мандела, но Мозес не дал ему продолжать:

– Символы!.. Нам не до символов. В Кении воины мау-мау хватают маленьких детей белых поселенцев, держат их на весу за ноги, разрубают пополам своими острыми, как бритва, пангами, а куски бросают в отверстия туалетов. Вот что привело белых за стол переговоров! Вот символы, понятные белым!

– Мы никогда не опустимся до такого варварства, – решительно сказал Нельсон Мандела, и Мозес еще ближе наклонился к нему, глядя в глаза. Они смотрели друг на друга, и Мозес быстро размышлял. Он заставил противника вступить в борьбу, выразиться ясно перед воинственными членами руководства Конгресса. Известие об отказе Манделы начать войну без ограничений быстро дойдет до «молодых ястребов», до «буйволов» и всех тех, кто составляет основу личной поддержки Мозеса.

Теперь он больше не будет теснить Манделу, это может только отбросить его самого назад с отвоеванных позиций. Нельзя позволить Манделе сказать, что в будущем он может согласиться на более решительные меры. Он выставил Манделу пацифистом в глазах сторонников насильственных действий и показал им контраст: свое полное ярости сердце.

Гама презрительно отодвинулся от Манделы и насмешливо улыбнулся, глядя на молодых людей в конце стола, как будто устал уговаривать тупого, упрямого ребенка.

Потом сел, скрестил руки и опустил подбородок на грудь. Больше в разговоре он не участвовал, оставаясь мрачно-безразличным, но само его молчание насмехалось над предложенным Манделой ограниченным саботажем по отношению к правительственной собственности.

Он высказался, но понимал, что нужны дела, а не слова, чтобы его приняли как настоящего вожака.

«Я дам им дело – такое, после которого в их сердцах не останется сомнений», – подумал он, и его лицо было мрачным и решительным.

* * *

Мотоцикл – подарок отца. Огромный «Харли-Дэвидсон» с сиденьем, как ковбойское седло, и с переключателями на боку серебряного бака. Шон не вполне понимал, почему Шаса подарил ему мотоцикл. Его выпускные оценки в «Академии Костелло» не стоили такой отцовской щедрости. Может, Шаса радовался тому, что сын вообще закончил школу? Возможно, он считал, что нужно подбодрить Шона, а может, наконец, просто искупал свою вину перед старшим сыном? Но задумываться над этим Шон не стал. Машина была великолепная, сплошной хром, эмаль, красные алмазы огней. Такая машина способна привлечь взгляд любой девицы, и Шон гонял на огромной скорости по прямым дорогам за аэропортом.

Но сейчас мотор у него между коленей урчал негромко; на вершине холма Шон погасил фары, а потом заглушил двигатель; машина под действием силы тяготения покатила вниз. Они тихо катили в темноте: в этом элегантном пригороде уличных фонарей не было. Участки вокруг каждого большого дома – размером с небольшую ферму.

У подножия холма Шон свернул с дороги. Через мелкую канаву перебрались под деревья. Поднялись по склону, и Шон поставил мотоцикл на тормоз.

– Готов? – спросил он своего спутника.

Руфус не относился к числу тех друзей Шона, которых он мог пригласить в Вельтевреден и познакомить с родителями. Шон сошелся с ним на почве общей любви к мотоциклам. Руфус был по меньшей мере на четыре дюйма ниже Шона ростом и на первый взгляд казался тощим подростком с серой кожей, как будто дорожная грязь и машинное масло насквозь пропитали его тело. Держался он робко, застенчиво, постоянно понуривал голову и избегал встречаться с кем бы то ни было глазами. Шон не сразу понял, что худое тело Руфуса жесткое, как сухожилие, что он быстр и проворен, как гончая, и что за ноющим голосом и бегающими глазами скрывается острый ум и язвительное, непочтительное остроумие. Прошло немного времени, и Руфус был повышен до второго лица в банде Шона.

Когда Шон без каких-либо отличий окончил «Академию Костелло», отец настоял: пусть сын начнет платное обучение, чтобы когда-нибудь стать членом ассоциации дипломированных бухгалтеров. Фирма-аудитор, работавшая с «Горно-финансовой компанией Кортни», не без некоторых сомнений согласилась принять Шона учеником клерка. Работа оказалась не столь ужасной, как сперва казалось Шону. Он не испытывал никаких угрызений совести, когда, используя семейное имя и свое безграничное очарование, брался за самые выгодные проверки, причем преимущественно фирм, где работали в основном женщины, и у старших партнеров не хватало мужества сообщать Шасе, что его сын действует очень рисково. Ведь работа с компанией Кортни приносила до четверти миллиона фунтов ежегодно.

Шон по утрам никогда не опаздывал больше чем на час, а похмелье и недостаток сна скрывал за очками-«консервами» в золотой оправе и ослепительной улыбкой. Небольшой благоразумный отдых по утрам и легкая болтовня с машинистками и дамами-делопроизводительницами приводили его в нужное состояние для ланча на горе Вилсон или в роще Кельвина, который заканчивался в самое время, чтобы успеть ненадолго вернуться в офис и отчитаться перед старшими партнерами, руководствуясь исключительно плодами воображения. После этого Шон был свободен и мог играть в сквош или тренироваться, играя в поло в Вельтевредене.