Саблями крещенные - Богдан Сушинский Страница 107

Едва завершился этот первый совет команды «Кондора», как к Гяуру приблизился Хансен и вполголоса сообщил:

— Командор пришел в себя. Мы-то считали, что он убит. Я пока что связал его.

— Почему только связал?

— Он не должен задерживаться на этом свете, — испуганно вмешался в их разговор д’Эстиньо, увлекая обоих офицеров в сторону капитанской каюты. — И матросы не должны знать, что он ожил. Кое у кого это может вызвать страх — как-никак командор.

— Страх, сомнения… — поддержал его Хансен. — Но решать вам, господин капитан. Его надо было сразу же за борт.

Они вместе вошли в капитанскую каюту и увидели, что командор действительно вернулся в этот, чуть было не оставленный им навсегда, страшный мир. Все еще связанный, он подполз к креслу капитана, однако подняться не смог, так и остался сидеть на полу, упершись затылком в подлокотник.

— Да, это так, джентльмены… — прохрипел дон Морано, увидев над собой сразу троих врагов, каждый из которых, не задумываясь, готов убить его. — Мне придется отнять у вас еще несколько минут.

На лбу и щеках командора запеклись струйки черновато-коричневой крови, от чего лицо его казалось похожим на страшную маску.

— Мы не собираемся щадить вас, командор, — оголил шпагу капитан д’Эстиньо. — Вы предали короля, нарушили традиции флота и подняли пиратский мятеж.

— Если бы все это совершили вы, лейтенант д’Эстиньо, — согласился дон Морано, — болтаться бы вам на рее, как рваному башмаку повешенного. Не огорчайтесь. Меня ждет то же самое. Испанский суд был бы так же безжалостен ко мне, как французский или английский.

Командор застонал, лицо его исказила гримаса боли. Он закрыл глаза и, казалось, вновь потерял сознание.

Капитан д’Эстиньо и полковник Гяур переглянулись. Д’Эстиньо вложил шпагу в ножны и взялся за пистолет. Однако выстрелить не решился. Нужно было выждать, пока командор очнется. К тому же капитану не хотелось казнить его в своей каюте.

— Я сам попрошу у вас этот пистолет, — с усилием произнес командор, едва только пришел в себя. — Ровно через десять минут. Ровно через десять. Лишая человека жизни, иногда можно позволить себе быть великодушным.

— Сожженные вами казак Родан и француз Шкипер хотели сказать вам перед своей гибелью то же самое, — напомнил Гяур.

— Я пришел к этому только сейчас, — обескуражил его своей искренностью командор. — Капитан д’Эстиньо, позвольте мне остаться наедине с вашим пленником. Слово чести, речь пойдет не о побеге с корабля.

Д’Эстиньо подозрительно взглянул на командора, затем на полковника и, так ничего и не сказав, вышел из каюты. Хансен молча последовал за ним.

— Вы прекрасно поняли, полковник, почему я попросил оставить нас наедине.

— Возможно.

— Мне, рваному башмаку повешенного на рее, до Афронормандии все равно уже не дойти. Рассчитывать, что удастся поднять пиратский флаг на одной из загробных бригантин, тоже не приходится. Вы — единственный из остающихся здесь, кому я со спокойной душой могу передать карту и указать место, где находятся драгоценности, которых вам хватит даже для того, чтобы снарядить свои собственные два корабля.

— Место своего клада можете не указывать. Я и так найду способ отыскать вашу Афронормандию, если только окончательно решусь на ее поиски.

Командор хрипло, гортанно рассмеялся.

— Будь ты алчным, полковник, я не решился бы посвящать тебя в тайну своего клада. Но ты нравишься мне, парень. Жаль, что мы не смогли походить с тобой по морям под пиратским флагом. Жаль. Развяжи меня и помоги подняться.

Гяур решительно перерезал веревки и, почти оторвав командора от пола, помог стать на явно подводившие его ноги.

Дон Морано извлек откуда-то из-за пояса ключ, открыл стоявший в углу каюты шкафчик, порылся там и достал небольшой кожаный мешочек. Карта, которой он хотел осчастливить Гяура, представляла собой кусок пергамента, на котором без каких-либо объяснений была начертана некая схема.

— Говорят ли вам что-либо эти линии? — спросил дон Морано, дав полковнику возможность внимательно изучить схему.

— Они молчаливы, как линии моих ладоней.

— Так и было задумано. Берите перо и пометьте хотя бы первыми буквами. Золотой Берег, — ткнул он пальцем в выступ суши. — Река Питер. А это россыпь островов в Гвинейском заливе, у побережья Гвинейского залива. Протиснувшись между седьмым и восьмым островком, вот по этой стрелке заходите в устье реки Колвези, которая кажется совершенно несудоходной, но в которой тоже есть проход между вот этими островками. Пролив усеян наплавными островами, то есть небольшими ковриками из залежалой травы, а потому очень похожими на отмели. Это-то и сбивает с толку мореплавателей.

— Еще одна хитрость природы, — согласно кивнул Гяур.

— В течение трех часов вы должны идти вверх по реке, пока не обнаружите по правому борту, в почти сплошной стене джунглей, едва заметный приток. Ориентир — скала на левом берегу этой речушки, которую мы назвали Сонной. Она настолько медлительна, что устье кажется небольшой, погруженной в джунгли заводью. Но секрет в том, что это над водой свисают длинные ветки деревьев и лианы. Посылайте вперед несколько лодок, и матросы саблями проложат просеку, по которой корабль уверенно пройдет метров тридцать, пока опять не достигнет открытой воды. Только оказавшись на ней, вы увидите крутые берега плато Афронормандии. Запомнили?

— Попытаюсь. Кроме того, как видите, я делаю кое-какие пометки.

На всякий случай дон Морано описал весь путь еще раз.

— К моменту, когда была составлена эта карта, сколько моряков знало о существовании Афронормандии? — спросил Гяур.

— Семьдесят шесть.

— И каждый из них поклялся вернуться туда?

— Девять таких «поклявшихся» немедленно решили поднять мятеж, и так и остались на склонах плато. Двенадцать казнены позже, когда мы подходили к Мавритании. А из оставшихся только одиннадцать — включая меня — знали истинную причину, заставившую нас пробиваться на корабле по этим плавучим джунглям. Да и то шестеро из них никогда не смогли бы найти устье Колвези на карте, а тем более — провести корабль по тем ориентирам, по которым вел нас голландский миссионер Вигбольден.

— Как сложилась его судьба?

— Он пожелал остаться на плато вместе с четырьмя своими спутниками-монахами, а точнее, с беглыми каторжниками.