Из Декабря в Антарктику - Виктор Джин

Лазурный платок идеально сочетался с глазами незнакомки, а также с кувшинками на картине за ее спиной. Потерянные в серости тесного помещения, лишенного окон, цветки вдруг ожили: налились сочными красками и смущенно подрагивали. Воздух пропитался свежестью авокадо.

Сразу вспомнился гамбийский крокодил, которого можно потрогать за несколько долларов.

По берегу круглого пруда, затянутого ядовитой тиной, раскинулись драконьи тела. С десяток хищников грелись на солнце, напоминая пластилиновые статуи.

Тот, самый крупный, распластался на животе, с открытой пастью, словно ловил снежинки. Он обратил голову к водоему, готовый в любой момент сползти в мутную прохладу. Засохшие зеленые крошки запятнали рельефный бок и зубастую морду. Тина, как надоедливый пух, была везде: обглодала полоску берега, прыгала по спящим крокодилам, залезала в их открытые пасти.

Придвинувшись к хвостатому чудовищу, касаюсь подушечкой пальца, мягко, будто трогаю паутинку, покрытую шариками росы.

Затем вся ладонь ложится на толстую кожу, прочную, как кора столетнего дуба. И вот, привыкнув к ощущению, пальцы ползут вдоль спины, по зазубринам, растянувшимся горным хребтом. Совсем рядом, на расстоянии мизинца, согнулась чешуйчатая задняя лапа.

Рамки реальности крошатся, проклятой тиной разлетаются по пруду. Сердце колотится, вытряхивая из-под кожи горячие капли. Липнут москиты. Пахнет гнилыми, нагретыми солнцем водорослями.

Охранник, лысый гамбиец со шрамом, заверил, что хищники набили утром животы и не опасны. Но руки жалобно трясутся, как их не заговаривай. В висках набухли свинцовые шарики.

Давай же. Не отступать, вперед! Так ведь мы и живем, без оглядки. Делаем шаг в неизвестность, преодолеваем, меняемся, и вслед за нами меняется мир.

Подойти и дернуть за хвост самого страшного крокодила, это — Жизнь!

Чтоб тебя.

Вот уже и бочковидная шея, из которой клином расходится окаменелая волнистая пасть. Нагретая солнцем спящая морда, щурится, словно пухленький китайский ребенок.

Подул ветерок. Посыпались листья. Пролетела, каркая, ворона.

Вдруг.

Веки встрепенулись. Мутная пленка глаза сдвинулась, резко, как распахивают шторы по утрам. Набух зеленоватый желток с черной прорезью. Жуткая тварь ожила, дернувшись с места. Кровь вскипела. Язык налился медью. Тина ударила в нос.

Все произошло в мгновение.

Длинный хвост уползал в воду; с тяжелым шарканьем, поднимая сухую, как порох, пыль. Казалось, воздух сейчас воспламенится.

— Oye, hay más palta?

Поправив лазурный платок, женщина окликнула сержанта, затаившегося в темном углу. Военный сухо ответил, что авокадо закончился, а ресурсы на корабле строго распределены. Оба они использовали слово «пальта» из языка кечуа и тараторили на испанском так, как это делают чилийцы, проглатывая буквы, что усиливало голод.

Женщина резко повернулась, и ее взгляд покатился пушечным ядром на противоположную сторону стола.

— Я вам Моне не загораживаю?

— Да нет же, — выпрямил спину мужчина. — Дополняете.

На блюдце перед ним лежала очищенная четвертинка авокадо. Мужчина пододвинул фарфоровый диск к незнакомке:

— Вот, пожалуйста.

— Пфф. Не стоит.

Тонкая рука поставила тарелку обратно.

— Я все равно не буду, — блюдце снова заскользило по скатерти, — наелся.

Чилийка, натягивая улыбку:

— Ешь сам, — возвращает авокадо, — а то смотри какой худой!

Собеседник не думал уступать. Он повторил свой ход, гроссмейстерски, будто ведет в атаку ферзя.

Женщина прищурилась, ее спрессованные зрачки сверкнули. Резким взмахом она оттолкнула блюдце. Несчастный кусочек мякоти задрожал на фарфоровой поверхности.

Соперник опустил взгляд, капитулируя; и принялся сгребать ладонью в кучку хлебные крошки. Чилийка, закинув на плечо сползший платок, пронзила взглядом сержанта в углу. Ухмылка на лице военного сразу испарилась.

Закончив возиться с крошками, мужчина снова толкнул тарелку вперед.

— Да чтоб тебя! — выкрикнула женщина. — Сам-то что не ешь, а?

Поднимает взгляд:

— Говорю же, наелся. Когда вокруг росли сотни деревьев авокадо, — он широко раскинул руки. — Плоды размером с кокос и такие сочные, что их по ночам с чавканьем жрали дикие собаки. А я фрукты с веток снимал, вот так, смотри!

Мужчина задвигал руками, жонглируя невидимыми шарами.

Женщина рассмеялась. Глаза ее потемнели.

— Где-е, — выдохнули пухлые губы, — где это было?

— Далеко, в авокадовом раю.

В этот момент сбоку возник сержант, повесив паузу. Его рука потянулась к столу, щетинистое запястье вылезло из-под черного рукава. Крупные пальцы, сжимающие ручку термоса, с черепашьим спокойствием наполнили чашки. На плече военного блеснула золотая эмблема — шлем древнегреческого воина и надпись «Акилес». Закончив манипуляции с кипятком, сержант поставил на белую скатерть тарелку и удалился. В глубоком блюде лежала коричневая субстанция.

Накручивая на палец тугую прядь волос, женщина страдальчески осмотрела стол, круглый и практически пустой: пластиковая хлебница, чайные пакетики, синтетический сахар и растворимый кофе, гадко пахнущий безысходностью. И вот, в этот спартанский натюрморт свалился манхар — липкая масса наподобие вареной сгущенки.

Чилийка окинула взглядом небольшую комнату, с грубыми металлическими стенами акульего цвета и низким потолком. Вздохнула. Потянулась к авокадо и отсекла блестящим ножом кусочек. Сталь звонко ударила по фарфору. Подцепив лезвием, женщина намазала зеленый слой на хлеб.

— У меня был знакомый, — заговорил мужчина, — который уверял, что пальта острая.

— Она же ни капельки не острая, — надкусывает хлеб.

— Все вокруг утверждали то же самое. Это не давало бедолаге покоя. Тогда он отправился к медикам, которые диагностировали аллергию. И доктор… — мужчина сделал глоток из чашки, — доктор настоятельно рекомендовал завязать с опасным продуктом. Ведь что, если горло распухнет и перекроет дыхание. В итоге дурачок испугался, отказавшись от авокадо…

Мужчина покачал головой.

— И как он теперь? — сочувственно спросила собеседница.

— Да никак. Подскользнулся в мокром душе и разбил голову о кафель.