Иной Сталин - Юрий Жуков Страница 9

В том же был непоколебимо уверен и Зиновьев. Две недели спустя в «Правде» он заявлял: «Союз с победоносной пролетарской революцией (в Германии — Ю.Ж.) может быстро и радикально обезвредить опасные стороны нашего НЭПа. Союз пролетарской Германии и Советской России создал бы новую фазу НЭПа, ускорил бы и упрочил бы развитие нашей государственной промышленности и подрезал бы в корне тенденцию новой буржуазии занять гос подствующее положение в хозяйстве нашего Союза Республик» [8]. Практически то же утверждал Троцкий.

«Мы сейчас, — писал он, — несомненно, подходим вплотную к одному из тех исторических узлов, которые определяют дальнейшее развитие на ряд лет, а по всей вероятности, и десятилетий. Центром европейских и мировых проблем является Германия» [9].

Даже девять лет спустя, в июле 1932 г., в Кремле сохранялись те же, уже явно несбыточные и не отражающие политическую реальность надежды. На настроения Сталина и других членов узкого руководства не повлияли очевидные факты. В частности, тот, что ни самый глубокий в Европе экономический кризис, ни порожденная им невиданная ранее массовая безработица и сопутствующий ей голод не отразились на активности германского пролетариата, не привели пусть даже к отчаянному, заведомо обреченному на поражение революционному выступлению. Несмотря на очевидную утопичность, Сталин — по сути, от имени ИККИ — одобрил лозунги для организуемой германской компартией всеобщей забастовки: «Долой правительство Папена! Да здравствует рабоче-крестьянская республика — Советская Германия!» [10]Ответ на такой призыв был получен две недели спустя — на прошедших внеочередных выборах в рейхстаг КПГ оказалась на третьем по поддержке избирателей месте после нацистов и социал-демократов. Такое же положение сохранилось и при новых выборах, прошедших 6 ноября. Коммунисты получили всего 100 мандатов из 608, социал-демократы — 121, нацисты — 196.

Не просто сложная — предельно напряженная ситуация вскоре разрешилась, но отнюдь не в пользу мировой революции. 30 января 1933 г. президент Гинденбург назначил канцлером Гитлера и поручил ему формирование правительства. 27 февраля нацисты инсценировали поджог рейхстага, обвинив в этом коммунистов — лидера коммунистической фракции Эрнста Толлера, а также болгарских эмигрантов Димитрова, Попова и Танева. На следующий день Гитлер подписал декрет «Об охране народа и государства», которым приостанавливалось действие семи статей конституции, гарантирующих права и свободы граждан. 3 марта был арестован лидер КПГ Эрнст Тельман. На еще одних, проведенных 5 марта, выборах нацисты в блоке с националистами сумели получить абсолютное большинство голосов. Спустя шесть недель были распущены профсоюзы, а затем и все, кроме нацистской, политические партии. В Германии, где так и не произошла пролетарская революция, победил, придя к власти чисто демократическим путем, нацизм с его никогда не скрываемой доктриной ревизии Версальского договора, реванша, расчленения СССР, превращения Украины и Белоруссии в «жизненное пространство» только для немцев.

Первой реакцией на события в Германии стало выступление министра иностранных дел Франции Поля Бонкура в Женеве на заседании политической комиссии Конференции по сокращению и ограничению вооружений, вырабатывавшей определение агрессии. Он поднял вопрос о столь же важной, с его точки зрения, назревшей необходимости заключения пакта о взаимопомощи в случае агрессии. Закончив речь, Бонкур демонстративно подошел к полпреду СССР во Франции B. C. Довгалевскому и пожал его руку, выразив тем без слов, с кем его страна желала бы заключить такой пакт [11]. Ту же идею, но уже от имени Малой Антанты — Чехословакии, Румынии и Югославии — изложил 8 марта министр иностранных дел Чехословакии Эдуард Бенеш в беседе с представителем СССР в Праге А. Я. Аросевым. Однако всего десять дней спустя Бенеш, из-за якобы выявившегося отрицательного отношения к пакту Румынии, попросил «считать его предложение и весь вопрос не существующими» [12].

В действительности Бенеш лукавил, ибо истинной причиной его отказа от собственных слов оказалось иное. В тот день, 18 марта, Муссолини предложил Великобритании, Франции и Германии заключить Пакт четырех — «пакт согласия и сотрудничества», предусматривавший прежде всего возможность пересмотра условий Версальского мирного договора, признание равенства прав Германии в области вооружений, а кроме того, принятие в будущем аналогичных решений в отношении остальных проигравших войну центральных держав — Австрии, Венгрии и Болгарии. Почти сразу же против сущности Пакта четырех выступили Польша и страны Малой Антанты, не без основания опасавшиеся ревизии своих границ. А вскоре ту же позицию заняла и Франция, осознавшая весьма опасные последствия и для себя. Поэтому пакт, хотя и подписанный 15 июля 1933 г. в Риме Муссолини и послами Франции, Великобритании и Германии, так и не был ратифицирован ни одной из четырех стран.

Обеспокоенная становившейся все более и более несомненной угрозой со стороны Рейна, Франция начала свою игру.

6 июля М. М. Литвинов сообщил шифротелеграммой лично Сталину о том, что французский премьер Эдуар Эррио и Поль Бонкур, причем каждый порознь, предупредили его о подготовке германо-польских переговоров для обсуждения возможности заключения между двумя странами пакта о ненападении [13].

Оставалось слишком мало сомнений в том, что Варшава намеревается сменить ориентацию с Парижа на Берлин, нарушив равновесие. Не могло серьезно повлиять на менявшуюся ситуацию и то, что Чехословакия отклонила предложение Гитлера решить судетскую проблему также путем только двусторонних переговоров. Парижу срочно требовался более сильный союзник, и непременно к востоку от жаждавшей реванша нацистской Германии.

Именно поэтому 19 ноября Поль Бонкур встретился в Женеве с Довгалевским и поведал ему о нажиме, «которому подвергается Франция со стороны Англии и Италии в смысле дальнейших уступок Германии». Выходом из тупикового положения было бы, по его мнению, вступление СССР в Лигу наций. Не имея необходимых полномочий, советский полпред вынужден был дать на такое недвусмысленное предложение отрицательный ответ. Однако глава внешнеполитического ведомства Франции не оставил своих попыток. В ходе новой встречи с Довгалевским, 22 ноября, еще раз вернулся к тому же вопросу, только на этот раз был более откровенным.

«Если бы французское общественное мнение, — заметил он, — узнало и убедилось бы в том, что Франция может осуществить положительную политику путем создания прочного барьера против натиска гитлеровской Германии, то это внесет успокоение в общественное мнение и выбьет оружие из рук тех, кто настаивает на сговоре с Германией».