Ястребы мира. Дневник русского посла - Дмитрий Рогозин Страница 7

Увидев мои душевные страдания, отец помог мне устроиться в Редакционно-издательскии отдел Института атомной энергии имени Курчатова и получить справку, что я «где-то работаю», необходимую для представления в деканат. На «птичьих правах» я стал посещать занятия вместе с «испанской группой» международного отделения.

По окончании спецшколы я неплохо изъяснялся по-французски и даже выиграл городской конкурс стихотворного перевода (в то время я увлекался поэзией Поля Верлена). Поэтому я твердо решил выучить именно испанский. Я знал, что в чужом для моей семьи мире международной журналистики мне никто помогать не будет. Как говорится в известной шутке: «Талантам надо помогать. Бездари пробьются сами». Так и я понимал, что пробиваться мне придется самому, а потому нужно владеть теми иностранными языками и знаниями, с которыми у меня будет больше маневра и меньше влиятельных конкурентов с крутыми папашами. Расчет, как показала моя дальнейшая жизнь, оказался верен.

На третьем курсе я стал факультативно посещать занятия по итальянскому языку, плюс нам добавили в качестве обязательного предмета изучение языка одной из социалистических стран. Я выбрал чешский, хотя правильнее было бы взять сербский. Ровно через десять лет, объезжая в качестве журналиста воюющую Боснию и Сербскую Краину, а затем Македонию и Косово, я многократно жалел о том, что не говорю на языке моих балканских братьев. Впрочем, на войне язык учится быстрее, и уже скоро я перестал испытывать малейшие затруднения в общении с местным населением. Но об этом чуть позже.

После третьего курса обучения факультет журналистики направил своих студентов на практику по стране. Это было мое первое знакомство с Россией. Я попросился в Новосибирск — столицу Западной Сибири, крупнейший научный и промышленный центр за горами Урала. И не пожалел о своем выборе. Как раз в то лето 1983 года новосибирские строители метрополитена перекрывали широкую красивую сибирскую реку Обь метромостом. Мост надвигался с одного берега — постепенно, буквально по паре сантиметров в час. Наверное, только сидящие на берегу неспешные, беззаботные рыбаки могли отметить, как каждый день строители осваивали по метру воздушное пространство над рекой.

Во время практики со мной произошел забавный случай (хотя тогда он мне забавным не казался вовсе). Я искал интересные сюжеты для утренних теленовостей и решил провести ночь вместе с пожарным расчетом. К моей радости и к несчастью погорельцев, мы получили срочный вызов — горело мужское общежитие авиационного завода. Более страшного и завораживающего зрелища я не видел никогда — на фоне кровавого рассвета стояли обгоревшие остовы полностью разрушенного здания. Горячий воздух вперемешку с пеплом образовал душное марево. В общем, картина из голливудского триллера о конце жизни на Земле.

Тогда новосибирская студия новостей использовала в работе французские кинокамеры — о видео (ТЖК — телевизионных журналистских комплектах) уже слышали, но в глаза новой техники еще никто не видел. Поэтому для того, чтобы снять сюжет, нужно было строго экономить на кинопленке (для такого рода работы нам вьщавали катушки с 30 метрами дефицитной пленки). Переснять неудачный материал такая технология возможности не давала. Но тогда я об этом и не думал.

Передо мной стоял вспотевший от борьбы с огнем усатый майор-пожарный. Он был крайне взволнован масштабами воспламенения, но весь собрался, чтобы прокомментировать мне под камеру случившееся несчастье. По ходу интервью я даже не заметил, как этот мой майор грязно выругался с использованием слова «мать». Грубая, нецензурная брань настолько соответствовала случившейся катастрофе, что я счел ненормативную лексику моего собеседника вполне естественной. Я даже этого не заметил и не понял, что он выругался!

Отсняв материал, я с оператором и звукорежиссером что есть мочи понесся на микроавтобусе по ночному Новосибирску — в телецентр. Там пленку извлекли из камеры и отнесли в срочную проявку. Звук, в том числе и голос майора, записанный на аудиопленку, также начали монтировать и синхронизировать на монтажном столе с кинорядом. Никто — ни монтажер, ни выпускающий редактор, — прослушав и просмотрев сюжет, не заметил неладного! В девять утра я, еще не остыв от ночного пожара, расположился на стуле в кабинете руководителя моей практики — главного редактора информационной программы. С замиранием сердца я ждал появления на экране телевизора моего первого «взрослого материала».

…Когда усатый майор закончил свою эмоциональную речь, я был готов провалиться сквозь землю. Главред смотрел на меня, как командир партизанского отряда смотрит на разоблаченного предателя. Не прошло и полминуты, как в кабинете зазвонил телефон. Редактор слабеющей рукой поднял трубку. По разговору я понял, что звонит первый секретарь новосибирского областного комитета коммунистической партии — «шишка номер один» во всей Западной Сибири. Видимо, он тоже просмотрел утренние новости и уже несется к нам, чтобы устроить расправу.

Я сразу сообразил, что в лучшем случае мне светит отчисление из университета, а руководителю моей журналистской практики — строгий партийный выговор. Взяв себя в руки, я рискнул предложить главному редактору попытаться вместе выкарабкаться из этого, скажем так, щекотливого положения. Но главред меня не слышал и только жалобно причитал: «Все пропало! Нам конец!»

Выход был найден. Я предложил срочно найти в студии человека с похожим на майора голосом, записать какую угодно (неважно!) пристойную фразу со словом «мать», вклеить эту фразу в аудиопленку, чтобы синхронизировать ее с артикуляцией пожарного на кинопленке. Плюс сверху наложить всякие шумы (они есть в фонотеке каждой крупной киностудии), чтобы не чувствовался разрыв в голосе интервьюируемого майора. Так и сделали.

Вся студия в момент превратилась в кишащий муравейник, все сразу забегали, и уже через двадцать минут на монтажном столе мы склеивали наш незадачливый сюжет с придуманной впопыхах фразой «чья-то мать погорела». При чем здесь «чья-то мать» на месте сгоревшего мужского общежития? Это было неважно. Важно было успеть до приезда сановника в телецентр, и мы успели!

Вскоре через окно мы услышали визг тормозов и хлопанье дверью машины. В студию ворвался грозный партийный босс, который сам время от времени отпускал грязные матерные выражения в адрес попадавшихся на его пути журналистов. Когда же он добрался до меня, то посмотрел глазами люцифера и пообещал «пожарить меня без масла». Мы же предварительно договорились делать крайне удивленные лица, будто до сих пор не понимаем причину гнева «большого руководителя». Главред с крайне раздосадованным видом предложил партийному боссу просмотреть вышедший в эфир сюжет еще раз, для того чтобы уяснить, что же ему конкретно в нем не понравилось. Первый секретарь недовольно плюхнулся в кресло и мрачно уставился в монитор.

«Чья-то мать погорела!» — проговорил не своим голосом майор. «Не понял! А ну-ка перемотайте пленку еще раз назад!» — воскликнул старый коммунист. Мы подчинились его требованию и еще раз показали только что состряпанную нами подделку. Босс встал и, пробубнив себе что-то под нос, быстрым шагом покинул помещение. «Слава богу!» — выдохнул редактор и упал в кресло, где только что грозно восседал партийный функционер. Через минуту его кабинет наполнился сотрудниками. Они заговорщически перемигивались, хихикали и довольно потирали руки. Действительно, мы были в миллиметре от грандиозного скандала, мной же и устроенного, но именно благодаря моей авантюрной выдумке его чудом избежали. Вскоре журналисты, окончательно придя в себя, стали хохотать в полный голос. Некоторые избавились от мучительных приступов смеха уже только под вечер. Я же был бесконечно рад тому, что смогу продолжить учебу в МГУ. Чтобы отблагодарить своих старших товарищей, спасших мою студенческую шкуру, я решил накрыть для всей студии стол и закатить пирушку. На том мои небольшие деньги, на которые я планировал дотянуть до конца практики, закончились. Но тут меня еще раз спасла моя смекалка.