Красный прокурор - Виктор Илюхин Страница 65

Я хотел бы поддержать всех, кто здесь уже выступал и, наверное, будет выступать, прежде всего, в том, что Катынь – это величайший миф ХХ века, который мы, по своему неразумению, умудрились сделать вселенским мифом. И умудрились превратить его в инструмент постоянного «битья нас по голове» и обвинения в том, чего мы не совершали.

И последнее, на чем я хотел бы завершить свое выступление. Мы должны признать еще один факт: существуют государства и государства, нации и нации. В мире есть нации, которые умеют быть благодарными, а есть нации, которые ими быть не умеют.

Следует констатировать, что в истории с Катынью мы имеем именно такой случай. Немцы, которые были нашими главными противниками в войне и которые, я убежден, расстреляли польских офицеров, оказались нацией благодарной, а вот поляки – нет.

Все это хорошо подтверждается историей, которую, как известно, не обманешь. Но это уже отдельная тема.

Илюхин В. И.: Владислав Николаевич, вам слово. Замечу, что проблемой Катыни Владислав Николаевич занимается давно, пишет об этом много. Совсем недавно в «Нашем современнике» еще вышла статья.

Швед В. Н., политолог:

– Уважаемые коллеги, прежде всего, хочу дополнить выступление Алексея Юрьевича. Известно, что катынские захоронения начинались в 500 метрах от госдачи НКВД. Жители деревни на другой стороне Днепра весной 1940 года якобы слышали крики и выстрелы. Это было недопустимо по инструкции НКВД.

Помимо этого, известно, что вопросам безопасности и здоровья членов Политбюро в СССР уделялось особое внимание. В то же время, по утверждению свидетеля Петра Климова, бывшего сотрудника Смоленского УНКВД, давшего показания Главной военной прокуратуре, через полтора месяца после расстрела четырех тысяч пленных польских офицеров, в июне 1940 года, на госдаче в Козьих Горах (Катынь) ловили рыбу члены Политбюро Ворошилов и Каганович. А в пятистах метрах от дачи, где они отдыхали, находилось захоронение нескольких тысяч людей – без гробов, присыпанных небольшим слоем земли. Любой медицинский работник скажет, что это бактериологическая бомба, не говоря уже о непереносимом трупном запахе. Что же получается, Ворошилов с Кагановичем в июне 1940 года в противогазах там ходили? В таком случае напрашивается вопрос, мог ли быть массовый расстрел поляков в Козьих Горах весной 1940 г.? Вот такое дополнение.

Основное выступление я хочу посвятить проблеме достоверности кремлевских катынских документов, считающихся базовым свидетельством вины довоенного советского руководства за расстрел польских военнопленных.

Сегодня в основном речь идет о Польше, о наших польских «друзьях» в кавычках. Должен сказать, что таких «друзей» немало и в самой России. Из российской истории известно, что самые большие проблемы нашему Отечеству создают так называемые «патриоты». Вы знаете, что поляки отстаивают ту позицию по «Катынскому делу», которую занимает официальная Россия. Главная военная прокуратура официально подтверждает вину довоенного сталинского руководства, а основным доказательством этой вины считаются кремлевские документы, найденные в «закрытом пакете № 1» из бывшего архива Политбюро ЦК КПСС.

Я не буду распространяться на тему профессионального уровня военных прокуроров, занимавшихся Катынским уголовным делом № 159. Приведу лишь один факт. Бывший председатель КГБ Александр Шелепин в декабре 1992 года рассказал во время допроса-беседы следователю Главной военной прокуратуры Яблокову невероятную историю о том, как он получал вот эту выписку (показывает) из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года. О нарушениях в оформлении этой выписки я также не буду говорить. Это подробно описано в «Открытом письме директору Государственного архива РФ Мироненко», опубликованном в третьем номере журнала «Наш современник».

Скажу лишь, что выписка от 5 марта 1940 года, направленная Шелепину в феврале 1959 года, вообще не может считаться документом. На ней присутствуют дата —27 февраля 1959 г. и печать ЦК КПСС. Но в марте 1940 г. был ЦК ВКП(б), а не ЦК КПСС. Известно, что в СССР в архивные документы строжайшим образом было запрещено вносить любые дополнения или изменения. Вся дополнительная информация о направляемом архивном документе излагалась только в сопроводительной записке. Объяснить, что означает этот бюрократический гибрид образца 1940–1959 годов, получившийся из выписки 1940 года, пока никто не может.

Но вернемся к Шелепину. На допросе он заявил следователю Яблокову, что не помнит, кто из Секретариата КГБ принес выписку из протокола заседания Политбюро. Это явная ложь. Выписка хранилась в «закрытом пакете» «Особой папки» ЦК КПСС, и доступ к ней осуществлялся только с разрешения Первого секретаря ЦК КПСС. В то время это был Хрущев. О степени секретности документов из «закрытого пакета» свидетельствует такой факт. Секретарь, член Политбюро ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев, являясь ближайшим соратником Горбачева, не мог в Общем отделе ЦК получить информацию о наличии катынских документов. Эта система секретности сохранялась еще со сталинских времен. Поэтому для получения выписки из «закрытого пакета» Шелепину необходимо было позвонить Никите Сергеевичу и попросить о том, чтобы тот дал разрешение на направление ему этой выписки. Как правило, документ привозили спецкурьеры ЦК КПСС.

С одним из них, Галкиным, роспись которого есть на «закрытом пакете», я беседовал несколько раз. Галкин рассказал о порядке доставки документа из «закрытого пакета». Спецкурьер ЦК КПСС (такими в 1970 – 1980-е годы являлись Галкин и Фадин) привозил законвертированный документ адресату. Тот вскрывал конверт, прочитывал документ, расписывался, конвертировал, отдавал обратно, и спецкурьер его увозил. Мог ли Шелепин не помнить эту процедуру? Нет сомнений, что помнил. Но Шелепин решил проверить военного прокурора Яблокова на предмет знания системы партийного делопроизводства. Оказывается, тот ее не знал. Поэтому Шелепин позволил себе на допросе пофантазировать. После этого ссылаться на показания Шелепина как объективные весьма проблематично.

Кстати, другая выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года, адресованная Берии, также не может считаться официальным документом. На ней нет ни печати, ни подписи, ни даже факсимиле. Это просто информационная копия. Известно, что даже банальный приказ о вынесении благодарности работнику заверяется отделом кадров. Мы сегодня находимся в Госдуме, Виктор Иванович вам подтвердит, что любой думский документ, если он оформлен не в соответствии с инструкцией, считается недействительным. Однако наши уважаемые прокуроры говорят: «Кремлевские документы достоверны».

Что же касается главного катынского документа – записки Берии Сталину с предложением расстрелять пленных поляков, то нарушения при ее оформлении и регистрации позволяют считать эту записку подложной. Дело в том, что Сергей Стрыгин установил официальную дату регистрации записки в секретариате НКВД – 29 февраля 1940 года. А на записке стоит март 1940 года, без конкретной даты. Получается, что, согласно официальной регистрации в НКВД, Сталину была направлена записка от 29 февраля 1940 года, а фактически он получил записку, которую из НКВД формально не отправляли. Представьте себе, что у вас паспорт, датированный мартом, а в УВД, где его выдавали, записано, что выдали в феврале. Естественно, паспорт признают недействительным. Такой же следует считать и записку Берии.