Трансформация войны - Мартин ван Кревельд Страница 62

Как бессмысленно задавать вопросы «почему люди едят», или «зачем они спят», так и сражение во многом не средство, а цель. В истории на каждого, кто выражал ужас перед войной, всегда находился тот, для кого война — удивительнейшее из приключений, которых удостаивался человек, вплоть до того, что впоследствии он в течение всей жизни докучал своим наследникам тем, что рассказывал им о своих подвигах. Вот всего лишь несколько примеров этого явления, относящихся только к нашему времени и принадлежащих нашей, западной цивилизации. Говорят, что генерал Роберт Ли однажды сказал: «Хорошо, что война так ужасна, иначе мы любили бы ее слишком сильно». Теодор Рузвельт ничто так не любил, как хороший бой (он очень много написал об этом предмете), и когда представилась такая возможность, возглавил первый полк волонтеров кавалерии США «The Rough Riders» [55]и отправился воевать с испанцами. Уинстон Черчилль всю юность участвовал в разных войнах, а в преддверии Первой мировой войны написал подруге письмо, в котором рассказывал, насколько его волнует, будоражит и приводит в трепет предстоящая война; в 1945 же году приближающееся окончание войны буквально заставило его почувствовать себя человеком, совершающим самоубийство. В свою очередь, Джордж Паттон однажды сделал откровенное признание в своем дневнике, как «сильно» он «любит войну».

Не следует думать, что это только личные странности великих людей, возможно, эксцентричные, но по большому счету несущественные. Напротив, вполне естественно, что люди, которым не доставляет удовольствия битва (или которые делают вид, что битва им чужда, — а это, по сути, то же самое), не смогут увлечь в нее других. Одной из причин того, что Паттон, Черчилль, Теодор Рузвельт и Ли считались великими военными лидерами, был явный факт, что для них сражение было той средой, в которой они жили полной жизнью. Наслаждаясь сами, они и подобные им военачальники, в какую бы эпоху и где бы они ни жили, своим примером умели вдохновить бесчисленное множество последователей, которые, вступая в бой, начинали понимать истинный смысл слов «волнение», «возбуждение», «восторг» и «исступление». Немногие из нас не подвержены этим чувствам, а те, кому они не знакомы, вряд ли заслуживают восхищения. Ряды тех, кто поведал человечеству о наслаждении войной, бесчисленны. В них входят даже те, кто, подобно британскому поэту эпохи Первой мировой войны Зигфриду Сассуну, впоследствии громче всех говорили о ее ужасах и тщетности.

Переходя от фактов к сфере вымысла, отметим, что «Илиада», «Песнь о Роланде» и «Песнь о Нибелунгах» — это всего лишь три примера из бессчетного множества литературных шедевров, темой которых была война. Все эти художественные повествования обязаны своей славой тому факту, что каждое из них, по сути, представляет собой хвалебную песнь тем, кто рисковал своей жизнью на войне, а также описывает подвиги этих героев. Опять же, начиная с барельефов дворца царя Ашшурбанипала, фризов Парфенона и заканчивая полотнами Рубенса, многие величайшие произведения изобразительного искусства самых разных эпох изображают людей и армии в разгар сражения. Когда бы не войны, или, вернее, борьба как таковая, полки многих книжных магазинов, посвященные истории, были бы почти пустыми. Уже Геродот, «отец истории», объясняет свое решение взяться за перо необходимостью записать сведения о «великих и славных подвигах» людей, под которыми, безусловно, он не имел в виду успехи этих людей в разведении домашней птицы. Позже его примеру последовали Фукидид и Тит Ливий — и это лишь двое из числа величайших авторов. С тех пор и до наших дней никогда не возникало сомнений, что война, вымышленная или реальная, не только «делает» историю захватывающей, но и сама история увлекательна только тогда, когда она связана с войной.

Тот факт, что война доставляет (или может доставлять) величайшее наслаждение, также очевиден из истории игр. Начиная с состязаний древнегерманских племен, описанных Тацитом, и заканчивая современным футболом, самыми популярными играми всегда считались те, которые либо имитировали сражения, либо предлагали им «облегченную» замену. Парадокс состоит в том, что это утверждение верно и в отношении немногочисленных обществ, таких, как эскимосы Аляски, которым по различным причинам не была известна собственно война. Фраза Авенира, слуги Иевосфея: «Пусть встанут юноши и поиграют пред нами» (II Царств, 2:14), звучит так, будто речь идет о какой-то безобидной игре. На самом деле за ней последовала кровавая рукопашная схватка, в которой все двадцать четыре участника были убиты. Предпоследнее и самое захватывающее состязание, проведенное Ахиллом на могиле Патрокла, представляло собой вооруженный поединок между двумя величайшими ахейскими героями, Диомедом и Аяксом; единственное его отличие от реального боя состояло в том, что он был прекращен лишь в последний момент, когда сверкающее копье уже почти проткнуло горло Аякса. Читателю не следует совершать распространенную ошибку и смотреть свысока на такие игры, считая их приемлемыми разве что для кровожадных дикарей. Не было, наверное, большего христианина, чем Августин; в своей «Исповеди» он ярко описывает то, как бои гладиаторов в Риме могли превратить зрителей в беснующихся одержимых даже против их воли.

Не следует упускать из виду и тот факт, что сама битва часто считалась не просто зрелищем, а величайшим из всех мыслимых зрелищ. Начиная со времени Трои, где женщины собирались на стенах и наблюдали за поединком между Ахиллесом и Гектором, в истории было множество примеров, когда возбужденные зрители стекались к месту поединка, чтобы понаблюдать за ходом битвы. В эпоху раннего Средневековья, когда само мышление о войне облекалось наполовину в юридические термины, были случаи, когда даже место проведения боя выбиралось заранее, обычно на лугу, неподалеку от берега какой-нибудь реки — специально для того, чтобы народ мог собраться и посмотреть бой; в конце концов правосудие должно было не просто восторжествовать, но и восторжествовать наглядно. В хрониках Фруассара можно найти много эпизодов, когда армии рыцарей прекращали битву и, опершись на свои мечи, наблюдали за поединками отдельных рыцарей или групп, подобно тому, как вокруг пары уличных бойцов быстро собирается толпа зрителей. Обращаясь к более позднему Средневековью, мы видим, что битва при Айзенкуре была такой же жестокой, как и другие; более того, ей было суждено закончиться печально знаменитой резней. Однако, что типично для той эпохи, даже тогда, когда противники убивали друг друга, их герольды собирались на близлежащем холме и наблюдали за происходящим.

С изобретением огнестрельного оружия рассредоточение войск усилилось, а линия фронта удлинилась. Это привело и к тому, что зрители стали подвергаться опасности стать жертвой шальной пули, что, в свою очередь, осложнило наблюдение за сражениями и увеличило связанный с этим риск. Тем не менее Вандервельде Младший был лишь самым прославленным среди бесчисленного множества художников, которые, начиная с конца XVII в., присутствовали при сражениях и на суше, и на море. Выполняя заказ либо работая по собственной инициативе, живописцы-баталисты изображали происходящее и продавали готовую картину. В 1861 г. тысячи нарядно одетых вашингтонцев собрались, чтобы понаблюдать за первым сражением при Булл-Ране. Они вели себя так, как будто находились на пикнике, но, в конце концов, им пришлось спасаться бегством, когда войска конфедератов одержали неожиданную победу. Но даже этот опыт недолго удерживал их от соблазна: когда в марте 1862 г. на Хэмптонском рейде между броненосцами «Мерримак» и «Монитор» завязался бой, берега по обе стороны бухты снова были усеяны зрителями. И в наши дни каждый, кто когда-либо оказывался свидетелем воздушного боя, может впоследствии поведать о мертвой тишине в рядах публики, прерывистом дыхании, одобрительных возгласах или тяжелых вздохах, вырывающихся у зрителей всякий раз, когда клубы черного дыма сообщали о том, что очередной самолет сбит. Более того, на каждого, кто когда-либо видел все это в реальности, приходится тысяча тех, кто платят за возможность прочитать об этом в газетах или увидеть подобное на экране.