Очерки теории идеологий - Глеб Мусихин Страница 52

Фрагментация общего культурного мира Современности открыла дорогу идеологиям в их тотальных притязаниях на обоснование смысла человеческого существования. В наиболее радикальной форме это приобрело характер тоталитарных идеологий, провозглашавших очевидную предвзятость истиной, а частное всеобщим. Однако миллионы людей были зачарованы этим тоталитарным «смыслом бессмысленного», так как были лишены твердой культурной почвы под ногами.

Можно утверждать, что в истории культура чаще всего была нацелена на воспроизводство жизненного мира, дублируя прошлые модели общества и космологические представления о смыслах окружающего мира. И даже конфликты и расколы доминирующего мировоззрения свидетельствовали о том, что это мировоззрение существовало и воспроизводило себя, несмотря на сопротивление. Очевидно, что чаще всего традиция доминировала над революционной альтернативой, а линейный прогресс – над революционными прорывами.

Отличительной же чертой Современности стала перманентная культурная нестабильность, кризис характеризовал статус-кво, меняя сам смысл понятия «кризис». Это, в свою очередь, породило новые способы видения мира и новые способы воздействия на действительность с целью ее трансформации. Это генерировало многообразие конкурирующих систем ценностей и способов интерпретации реальности, известное в эстетике под названием «модернизм». Можно сказать, что Модерн стал эпохой идеологий, которые множили альтернативные представления о реальности. Во многом благодаря этому идеологии «демаскировали» себя, сделав коллективные мировоззренческие установки сравнительно легко фиксируемыми (по сравнению с традиционными культурами) и поддающимися причинно-следственной интерпретации.

Именно здесь следует искать источник противопоставления идеологии и культуры, характерного для современной политической науки. Очевидно, что идеологии стали приобретать статус «политической религии», которая не была тождественна человеческой культуре как таковой. Именно эта очевидная нетождественность во многом породила ницшеанское «Бог умер!», так как конкурирующие идеологии делали очевидно недостижимым религиозное откровение, хотя и претендовали на квазирелигиозный статус.

Идеология как культурная гегемония

Таким образом, в эпоху Модерна идеология и культура стали расходящимися понятиями. Если этимология понятия «культура» получила положительную (или, по крайней мере, нейтральную) коннотацию здорового органического развития, то «идеология» стала восприниматься как нуждающееся в демистификации тенденциозное видение мира. В этом смысле каноническим стал марксистский анализ идеологий как «ложного сознания», истинные мотивы которого не видны даже его носителям и создателям.

Именно в марксизме произошло «возвращение» идеологии в культуру под именем культурной классовой гегемонии господствующего меньшинства. Тем самым культура (вместе с идеологией) была отнесена к надстройке материального базиса как некоторый продукт коллективного мышления, не имеющий (в конечном счете) самостоятельного смысла и значения.

Однако в совершенно фрагментарной логике Модерна альтернатива редукционистскому подходу к культуре как отражению материального бытия общества родилась именно в марксизме, и связана она с идеями А. Грамши, которому принадлежит авторство концепта «культурной гегемонии». Грамши видел необходимость противодействия культурной гегемонии капитализма на уровне идей и ценностей [Adamson, 1980]. Особенно это было важно в странах с развитыми демократическими институтами, так как именно там культурная гегемония капитализма особенно сильна и изощренна. Поэтому данную гегемонию сложно идентифицировать как идеологическое «ложное сознание», навязываемое политической властью, она (гегемония) проявляется под масками здравого смысла, чувства прекрасного, «истинных» моральных ценностей [Грамши, 1959].

Поэтому Грамши полагал, что современные политические революции пользуются замаскированными видами насилия, осуществляемого через формирование определенного набора ценностей, мыслящихся как «очевидные». Это, по сути, антимарксистская идея о том, что революция вначале совершается в умах, а потом уже в реальности. Но как это ни странно, именно на этом была основана революционная доктрина Ленина, говорившего о возможности пролетарской революции в непролетарской стране благодаря особой роли партии революционеров.

Идеи о культурной гегемонии были развиты Л. Аль-тюссером в его структуралистском анализе идеологий. Он связывал сохранение капитализма с доминированием идеологического аппарата современного государства. Этот аппарат, по сути, является синтезом собственно идеологического и культурного элементов в едином доминирующем политическом дискурсе. Доминирование определенного политического дискурса (дискурсов) позволяет заменить открытое государственное насилие скрытой нормативностью должного, которая проявляется на глубоком онтологическом уровне жизни общества, обеспечивая существование капиталистической эксплуатации (не столько экономической, сколько культурной). Альтюссер пришел к выводу о глубокой структурной связи идеологии с человеческим поведением как таковым, что опять возвращает нас к проблеме тотализирующего смысла культуры: «Не существует практики кроме как в идеологии» [Althusser, 2001, р. 115].

Исходя из такой трактовки капиталистического доминирования, современный неомарксизм приходит к заключению, что капитализм воспроизводит себя не через примитивное господство и промывание мозгов, направленное сверху вниз; скорее, это круговой процесс, где «абсолютный субъект» в виде капиталистического общества формирует идеи и ценности, перерабатываемые во внутреннем мире человека, тем самым эти идеи обусловлены материальной реальностью и одновременно лежат в ее основе.

Альтюссер считал структуру всякой идеологии «спекулятивной», по его мнению, идеологии имеют «зеркальную структуру». Как только существующий социально-политический порядок провозглашается повседневным опытом как сам собой разумеющийся, формируется некий центральный культурный миф данного общества, вызывающий членов этого общества на двустороннюю зеркальную связь, которая (в свою очередь) формирует бесконечное многообразие сочетаний мифического и реального в повседневном культурном бытии капитализма [Althusser, 1971, р. 54–55]. Именно это структурное качество современного капитализма (а не профессионализм политтехнологов) наделяет идеологический инструментарий государства невероятной силой.

Несомненных успехов в развитии постмарксистской модели взаимодействия идеологии и культуры добился Ж. Деррида с его методологией деконструкции как инструмента социально-политического анализа. Именно способ деконструкции позволил Деррида творчески преодолеть сугубо марксистские категории иллюзорности, отчуждения и эксплуатации, которыми характеризовалось классическое марксистское понимание идеологий.

Деррида показывает, как центральные (с его точки зрения) метафоры «призрака» и «трюка» пронизывают весь марксистский анализ капиталистической прибавочной стоимости. Капиталистический контекст порождал ложные по своей сути метафизические представления о реальности, которые мистифицировали всю существующую систему производства и имущественные отношения, а также социальные, экономические и политические элементы, лежащие в основе капиталистических отношений. Какими бы прочными, устойчивыми и сами собой разумеющимися ни казались капиталистические отношения, они были основаны на постоянно воспроизводящемся «фокусе иллюзиониста», что создавало особое качество капиталистического общества (одновременно реального и иллюзорного), переводящего все аспекты материального существования в денежные отношения в объекте, но не для объекта [Derrick, 1994, р. 125–176].