Русские вопреки Путину - Константин Крылов Страница 48

Остается объяснить себе и другим, каким образом «этнос» (объект реальный и относительно невинный) вдруг начинает «воображать о себе». Логично увидеть в этом заговор каких-нибудь закулисных махинаторов. В последнее время в моду все больше входит инструменталистский («этнополитический») подход ^[54], трактующий национализм как результат манипулирования со стороны «этнических предпринимателей», разжигающих и затем эксплуатирующих национальные чувства — или, лучше сказать, злокозненно интерпретирующих то, что получилось разжечь как «национальные чувства». В таком случае «нация» — это всего лишь еще одно порождение глупости одних и подлости других, и остается только выяснить, как именно эти два универсальных начала зацепляются друг за друга, чтобы породить именно нацию — а не, скажем, секту.

Основное уязвимое место подобных воззрений хорошо видно. «Этническое предпринимательство» (и вообще заговоры) существует, но сводить к нему абсолютно все было бы излишне самонадеянно: в конце концов, как справедливо замечал Энтони Смит, «невозможно создать нацию из ничего». Конструктивистские подходы систематически упускают из вида материю своих конструкций: для того чтобы строить, все-таки нужны камни — причем обычная интеллигентская отмазка «когда б вы знали, из какого сора» в данном случае выглядит особенно нелепо: из сушеного кизяка не сложить даже приличную сараюшку, «тем более дом пятиэтажный».

Тем не менее специалисты — с упорством, достойным лучшего применения, — предполагают наиболее вероятной материей для национального строительства именно кизяк. Так, вышеупомянутый Андерсон объясняет появление национализма на исторической сцене экономическими интересами европейских книготорговцев ^[55], затурканностью креольских чиновников ^[56], кадровыми потребностями колониальных администраций ^[57] и еще кой-какими обстоятельствами того же достоинства. Не менее популярный Эрнст Геллнер (автор знаменитого афоризма — «не нации создают национализм, а национализм создает нации») в своих трудах ^[58] трактует «национализм» как одно из средств перехода от аграрного к индустриальному обществу, которое-де больше не может себе позволить лингвистическую и культурную чересполосицу и ликвидирует ее посредством националистической уравниловки, особливо в виде системы среднего и высшего образования. Ведущий английский специалист по тому же вопросу — Эрик Хобсбаум (автор сочного оксюморона «изобретение традиции» ^[59]) — в своем сочинении «Нации и национализм после 1780 года» ^[60], используя известную марксистскую конструкцию «базис/надстройка», трактует «национализм» как «гражданскую религию», поддерживаемую и эксплуатируемую власть имущими в качестве очередного опиума for people by the people. Иные также усматривают причины появления наций в увеличении налоговых сборов в середине XIX века (недовольные этим народы начали из вредности называть себя «нациями»), в моде на немецкий романтизм (идею «нации» случайно импортировали вместе с Гердером) et cetera. Так что весьма логичным на фоне всего этого безобразия является предложение Брубейкера ^[61] не использовать вовсе понятия «нации» в качестве легитимной категории научного анализа, а говорить о наблюдаемых вещах — например, о «националистическом» политактивизме, о «национализирующихся государствах» ^[62] и прочих сущностях, данных нам в ощущениях.

Святая уверенность в том, что «национальность» есть что-то подозрительно легковесное и надстроечное, а «самый базис всего» суть бабло и мочилово (то есть, простите, экономические интересы и политические практики), иной раз приводит к любопытным выводам. Например, к представлениям о «минимальных размерах» нации. По Геллнеру, «нация» должна обладать экономикой, способной потянуть обслуживание системы образования вплоть до высшего. По Андерсону, нация должна быть достаточно многочисленна, чтобы выпуск книг на национальном языке мог себя окупить ^[63]. Та проблема, что кой-какие народы занимаются национальным освобождением в вовсе даже неграмотном состоянии, обходится разными путями — скажем, имплицитным допущением, что «грамотные лидеры» во главе дикарей спят и видят, как вслед за обретением суверенитета мужики из племен тутси и хуту тут же бросятся на базар за местным Белинским. Что весьма сомнительно даже в отдаленной перспективе.

Впрочем, подобная явно выраженная неприязнь исследователей к объекту своего профессионального интереса отчасти объяснима той двусмысленной ситуацией, в которую попадает исследователь так называемых деликатных вопросов, допускающих двойное прочтение посвященных им трудов. Как показывает практика, исследования в области национализма, национальной идентичности и т. д. volens nolens допускают подобное двойное прочтение: результаты академических штудий могут быть использованы для целей политической агитации. Слишком часто исследователь того или иного «национализма» оказывается соучастником или противником того или иного националистического движения ^[64]. При этом никакой уровень академизма не гарантирует от случайного наступания на какую-нибудь идеологическую мину. Достаточно вспомнить, что само слово «национализм» для натренированного уха европейского интеллектуала однозвучно «национал-социализму» и «фашизму», а тезис о несовместимости национализма и либеральных ценностей до последнего времени считался чем-то самоочевидным.