Информационные войны XXI века. "Мягкая сила" против атомной бомбы - Олег Матвейчев Страница 46

Я буду говорить про элиты, про это понятие, как его понимали в различных культурах и что общего в понимании элиты у этих культур, что является центральным и самым важным и что делает человека принадлежащим к тем самым элитам.

Начну я с нескольких сюжетов из истории, из истории философии, из истории культуры, по ним будут понятны некоторые вещи. Вот тут у вас в зале висит цитата из Мишеля Фуко, известного французского философа, книги которого активно переводятся в России. Он жил во Франции и работал в конце 60-70-80 гг. и был очень буйным человеком, революционером, анархистом. Если где-то возникала какая-то баррикада или просто демонстрация он обязательно там присутствовал, давал какие-то интервью, махал флагом – в общем, человеком был с активной жизненной позицией. При этом он был неплохим теоретиком, который старался работать с первоисточником и кроме того читал лекции студентам. Один из курсов его лекций был посвящен греческому понятию «паресия», Фуко считал его основным из понятий государственного управления, демократии, республики, и поэтому старался специально исследовать, как греки его понимали. Он прочитал античного историка и географа Страбона, а точнее – его перечисление элементов греческой демократии, то есть, что некие права, например, права человека, свобода слова должна быть там, демократические различные институты…. И паресия перечислялась там через запятую тоже как обязательный элемент. И он решил, если это понятие входит в обязательный набор правильного идеального государственного устройства, то, что это, хотелось бы это посмотреть и узнать. На русский язык это понятие, согласно словарю греческого языка Вейсмана, самого авторитетного, переводится как правдивость, то есть правдивость, как некий элемент государственного устройства и демократии. Что это за правдивость? Надо понять, что это такое, наряду с законами, со свободой слова, со всеми такими элементами еще какая-то правдивость должна быть. Не странно ли, мы вроде бы никакую правдивость не называем, когда перечисляем элементы государства. И Фуко у Плутарха находит пример этой правдивости, случай, который произошел со всем известным философом Платоном. В Сиракузах на Сицилии был правитель Дионисий, у него был племянник Дион, который попросил молодого Платона приехать к нему в гости и заодно понаставлять Дионисия, как правителя всей Сицилии, поучить, посоветовать, как правильно управлять. На самом деле эта история мифологическая, которая дошла до Плутарха от учеников Платона. На самом деле Платон был вынужден приехать на Сицилию, потому что в Афинах приняли законы, по которым всех «полукровок» лишают гражданства и обращают в рабство, поэтому Платон оттуда сбежал на Сицилию, но ничто ему не помогло, его и там арестовали и сделали рабом и отправили обратно, на родную для него Эгину. Но, тем не менее, ученики хотели романтический смысл придать этой истории, и рассказывали ее так, как это передается у Плутарха. Дескать, действительно, племянник Дионисия привел Платона к царю, а Платон до этого имел возможность пообщаться с народом и посмотреть на все порядки. И Платон выступил, не боясь ничего, он заявил, что Дионисий неправильно управляет своей Сицилией, своими Сиракузами, что при его предшественнике все процветало, было все замечательно, а он многое делает неправильно, даже почти все – неправильно. На это Дионисий якобы обиделся и потом именно за это продал Платона в рабство. Не важно, была ли эта история на самом деле, сам миф в данном случае занимает Мишеля Фуко. Он обращает внимание, что именно это называет Плутарх паресией и именно это он называет правдивостью. Это специфическая очень речь, речь человека, который не боится верховной власти, не боится царя, который может обратить тебя в рабство, убить, сделать с тобой все, что угодно, а ты можешь ему правду-матку всегда в лицо сказать. Вот эта правда, правдивость и есть тот самый конститутивный элемент правильного государственного устройства, который обязательно всегда должен быть. Если все будут молчать, если не будет того, кто способен говорить так открыто царям все, что захочет, то и не будет правильного общественного устройства. Фуко, в данном Платоне и в данной истории, скорее, видит самого себя, как такого же человека, который точно так же дает интервью, скачет по всем баррикадам, участвует во всех революциях, больших и маленьких, во Франции, и считает, что это очень важная функция интеллигенции, именно как элиты общества, говорить царям и всем остальным эту самую правду-матку. Спроси Фуко, кто такая элита, то он бы и ответил, что элита – эта интеллигенция, которая является совестью нации и говорит всем всегда правду. Это очень бы понравилось всяческим нашим правозащитникам, которые живут на американские гранты и критикуют власть. Фуко развивает и противопоставляет эту паресию, правдивость другим видам речи. Есть, например, в теории языковых актов такое понятие, как перформатив и перформативная речь, это такая речь, которая сливается с делом – действием. Например, когда мы говорим слово «телефон» и есть телефон, мы все понимаем прекрасно, что телефон на деле – отдельно, а слово «телефон» – отдельно. А когда я говорю: «Дарю тебе этот телефон», то слово «дарю» и акт подарка это одно и то же, именно в момент произнесения слова «дарю» происходит и дарение, то есть слово и дело не отделены друг от друга. Так вот власть, как правило, говорит перформативами. В частности, власть может что-то учреждать: «учреждаем университет», «открываем больницу», «данное собрание или совещание считаю открытым» говорит председательствующий, в момент произнесения этих слов оно и открылось, сказал «закрыто» – в этот момент оно и закрылось. И, конечно, главная функция власти – это приказы всевозможные: власть издает указы, указы президента, распоряжения правительства, законы парламента… Именно в момент издания, подписания, голосования происходит этот перформативный акт. Присяга это тоже перформатив, а присягает армия, полиция, судьи, свидетели, президенты и власть всегда держится вокруг такого рода перформативов. И вот этим перформативам Фуко противопоставляет эту правдивость, и говорит, что это совершенно разные акты. В прерформативах не важна субъективность человека, потому что в перформативах играет роль само общественное целое. Нельзя отдавать приказы там, где их не слушают. Если есть институт армии, например, или какой-нибудь чиновничий аппарат, и ты там отдаешь приказ, то все устроено так, что этот приказ исполняется, и тогда он не бессмысленный, он работает. А если ты пришел отдавать указ, как царь Ксеркс, который приказывал морю не шуметь, потом приказал высечь море за то, что оно его не послушало, то эти приказы неправильны и невозможны. Поэтому для работы перформативов необходимо сохранение определенных правил игры и человек должен играть роль именно такую, которую его обязывают играть обстоятельства. Если ты царь, то забудь про свою субъективность, ты должен, хочешь или не хочешь, открывать и участвовать в церемониях, открывать эти самые заседания, и может тебе спать хочется очень сильно, а ты должен идти и говорить: «Заседание открыто», «Повелеваю всем идти на войну» и т. д. То есть ты должен произносить массу всяких ритуальных вещей этих самых перформативных, которые требуют от тебя все эти обстоятельства, хотя сам ты субъективно, может быть, к этому ко всему не склонен. А речь «правдивая», так называемая, невозможна без того, чтобы субъект сам не был в ней убежден, и он всем своим существом в ней участвует, причем настолько, что даже рискует своей жизнью в случае чего, то есть, он говорит такие вещи, за которые его могут и в тюрьму посадить в случае чего, и казнить, и все, что угодно сделать. И вот на этом Фуко создает это противопоставление, и на этом бы хорошо ему закончить свои лекции и книгу, в которой он показал и доказал это некое понятие. Но тогда Фуко был бы нечестным ученым, человеком, который просто под свои интеллигентские революционные убеждения подверстал бы древних греков и при случае бы ссылался на них. Дескать, не я это придумал, а вот, древние еще сказали… И Фуко бы давно все забыли, как забыли тысячи бузотеров на разных баррикадах. Но Фуко действительно настоящий исследователь, а путь исследователя, исследовательское мышление таково, что заставляет все проработать, на все посмотреть, на всем имеющемся материале. Он начинает смотреть как греки в разных других ситуация понимали понятие паресия, или правдивость, как оно у них там работало, функционировало, и начинает в это закапываться, и эта его стройная, замечательная концепция начинает расползаться по швам. И давайте посмотрим, в какую сторону она начинает расползаться. В частности, он находит такую трагедию Еврипида «Ион». Написана эта трагедия была в связи с тем, что Греция в эпоху колонизации, и Афины, в частности, очень активно боролись за Ионию, за Малую Азию – это ионическое побережье, где сейчас находится Эфес, Милет, там строили греческие колонии, в них жили люди, торговля велась и так далее. Афины стремились утвердить первенство над этими греческими городами, поэтому постоянно велась борьба. В результате возникает некий социальный заказ необходимости как-то доказать, что колонии эти все происходят из Греции, из Афин, и Афины имеют над ними некое старшинство. На самом деле надо сказать, в науке доказано, что наоборот, культура вся пришла в Грецию из Малой Азии, но две с половиной тысячи лет считалось, что это Греция была высокой цивилизацией, которая учила Малую Азию. Почему грекам удалось внедрить эту иллюзию? Греки были тонкими пропагандистами, и именно «Илиада» с «Одиссеей» были написаны для того, чтобы поднять греческий дух и исказить историческую правду, то есть сказать, что именно греки выиграли войну с троянцами, хотя, на самом деле, они ее проиграли. Так и здесь Еврипид выполняет четкий социальный заказ и при этом создает прекрасную греческую трагедию под названием «Ион». Задача этой трагедии – подвести всех сидящих там зрителей к мысли, что, действительно, вся Иония, все греческие колонии происходят из Афин и, следовательно, Афинам должны подчиняться. Но к этому зрители должны прийти сами, самостоятельно, дойти своим умом, это не должно быть написано везде прямо, что «мы пришли и начнем вас строить», а в результате получения эстетического удовольствия и наслаждения от прослушивания и просмотра комедии у людей сама собой должна возникнуть такая мысль о превосходстве Афин. Искусство вообще тем лучше, чем более завуалировано оно говорит то, что хочет сказать, в отличие от пропаганды. Сюжет строится вокруг того, что жила одна греческая царевна, которая гуляла по Акрополю, и явился ей Аполлон, она ему очень понравилась, он ее соблазнил, она забеременела, а Аполлон трусливо смотался куда-то, исчез как свойственно некоторым мужчинам, и осталась она одна. Родственники на нее ополчились, в результате чего она этого ребенка отдала в храм Аполлона же, где Дельфийский оракул знаменитый, где ребенок и воспитывался, не зная, кто его отец и кто его мать. Позже царь Афин женился на этой женщине. Живут они, а детей-то все нет, а царство надо кому-то оставлять. И вот этот царь идет к Дельфийскому оракулу и Аполлон ему является в виде пифии и говорит: «Вот нет у тебя сына, а я тебе его даю, и да будет это первый, кого ты встретишь, когда выйдешь». А сын в это время при храме подметает сад. Царь вышел и встретил этого сына и говорит: «Бог мне тебя дал, и я забираю тебя в Афины, будешь там править». На что сын отвечает: «А как я буду править? Кем я вообще там буду? У меня не будет паресии, свободы высказывания и управления собраниями. Я – «никто и из ничьих», откуда-то пришедший, все понимают, что я не твой сын. Мне нужен хотя бы родственник, подтверждающий знатное происхождение, что я имею род». Дальше трагедия развивается. Опускаю детали, там участвуют всякие кормилицы, которые в этом были замешаны и он, и жена. В итоге – все разрешается благополучно. Царь и все остальные узнают, что Ион – сын этой знатной жены и, следовательно, имеет право и высказываться и как все полноправные граждане Афин сидеть в собрании и говорить, ничего не боясь, то есть, иметь паресию! Стоп! С этого места подробнее. Если паресия, это просто правдивость, то какая вообще у Иона была проблема? Что он не мог говорить правдиво, не имея благородных предков? Кто ему мешал? Если паресия, как раньше определил Фуко, это субъективная речь, которая противостоит перформативам, то что мешает Иону заседать в собраниях. Ведь собрания это как раз перформативы, а Иону надо было, как сыну царя и будущему царю их открывать и закрывать, выполнять ритуальные перформативные функции. Но Ион жалуется отцу, что он может это делать, потому что у него нет паресии! Очевидно, что тут что-то не вяжется и концепция Фуко рушится. Фуко пытается выйти из положения, пытаясь увидеть в понятии паресии еще и родовые реликты, оставшиеся из рабовладельческого строя. Фуко ни разу не переводит слово паресия как-то иначе, везде говорит про нее, как про правдивую речь, тогда как на русский перевод наиболее адекватный вот в этой ситуации был бы: «честность». Не правдивая речь, а именно честность, с той контаминацией, которая есть у всех нас, и которую мы знаем, и которая связана со словом «честь». Честь рода, честь семьи, женская честь, рабочая честь, офицерская честь, честь сообщества, к которому ты принадлежишь, именно такое понимание у греков и возникает. То есть – я могу быть элитой общества, я могу быть в этом собрании, иметь настоящий голос, если я что-то из себя представляю, если есть что-то, что может поручиться за мои слова. То есть слово само за себя не ручается, то есть можно что угодно сказать кому угодно, то есть не бывает никакой «правдивой речи» самой по себе. Когда жулик говорит вам «правильные» слова, они ничем не отличаются от слов не-жулика. По словам, вы ничего не поймете, поэтому рушится прежняя концепция Фуко, которая противопоставляет перформативам некую неперформативную речь, которая обладает внутри себя некой правдивостью. Эта речь тоже не сама по себе правдива, а только потому, что имеет залог в виде собственных убеждений и готовности за них пожертвовать собой. Это не мало, но традиционные перформативы считают это самым малым и недостаточным минимумом, потому что за перформативные высказывания жертвуют не всего лишь одного себя, а целое государство, например, встает, как один по приказу.