Миграционный потоп. Закат Европы и будущее России - Андрей Савельев Страница 46

Для нас особенно важно подчеркнуть не только антропологическую предзаданность характеристик общества, но реальность политического мифа нации, который невозможно ни опровергнуть, но обойти. Как пишет Хюбнер, «идентификация с некоторой нацией не является актом воли или свободного решения. Это — судьба. (…) Человек со своим родным языком, детством и юностью, которые накладывают на него неизгладимый отпечаток, самим фактом своего рождения принадлежит своей нации, безразлично, идет ли речь о нациях мононационального или многонационального государства, либо о культурной нации».

Как бы ни относиться к национальной мифологии, она есть реальность политики: «Интуитивное, так сказать, наивное национальное сознание, которое и сегодня нередко отбрасывается, если не сказать — презирается как смутное, нелогическое, иррациональное, фиктивное и окончательно устаревшее, при этом полностью выдерживает научную верификацию и анализ и может быть спокойно сохранено».

Все попытки третировать мифологическую реальность заведомо непродуктивны ни с научной, ни с политической точки зрения. Они основаны на наивной вере, что человеческую природу можно переделать путем беспрерывных внушений какой-то рациональной истины. История показывает нам, что все попытки образования многонациональных обществ приводили к краху — для имперских государств это была внутренне назревающая катастрофа, против которой не было никаких рецептов. Для федеративных государств — самоубийственная национальная политика. В «многонациональности» этническая и национальная идентичности противопоставляются, и национальная идентичность гибнет — она оказывается более хрупкой конструкцией, миф перебарывает рационализм, если сам миф не строится по канонам современной рациональности — как национально ориентированная государственная пропаганда.

В принципе задача обеспечения жизнеспособности государства должна предполагать определенную иерархическую зависимость идентичностей — прежде всего этнической и общенациональной. Наиболее ярко эта проблематика вскрывается именно в истории империй.

Хюбнер подходит к этой проблеме: «…нации типа античного полиса характеризуются общим родным языком, закрытым пространством поселения и общей культурой. При этом в дозволенных здесь рамках обобщения мы можем отвлечься от особенного городского характера древнегреческих полисов. Нации типа Священной Римской империи, напротив, содержат в себе нации типа античных полисов в качестве конститутивных элементов. Объединяющая культурная идея Империи словно вбирает в себя культурные идеи составляющих элементов, не разрушая их. Каждый из граждан империи понимает себя, с одной стороны, как принадлежащего к меньшей родине, ее языку, нравам и обычаям, но, с другой стороны, ощущает себя одновременно и подданным императора, а тем самым, принадлежащим к более объемлющему христианскому государству. Всякое рассуждение о нации изначально обречено на пустословие, если это понятие определяется слишком узко и применяется лишь к гомогенным образованиям. Еще и сегодня споры о нем отмечены этим недоразумением, которое скрывает в себе не только опасность национальной ограниченности и шовинистической обособленности, но и именно ввиду этой ограниченности опасность возможного вытеснения конкретной, исторически релевантной национальной реальности. Поэтому большое значение имеет прояснение того обстоятельства, что государство, объединяющее много народов, заслуживает названия нации, ибо вопреки своему национальному многообразию оно являет собой единую, значимую для всех его граждан культурную форму, порождая чувство общей принадлежности и общее сознание идентичности, если только это государство существует достаточно долго.»

Проблема иерархической соподчиненности того, что Хюбнер продолжает именовать нацией в двух разнородных смыслах — объединяющем (имперская идентичность) и разъединяющим (локальная идентичность) — должна разрешаться не только в практике государственного управления (вплоть до подавления локальных идентичностей), но и в теоретическом плане. Это требует отказаться от именования локальных идентичностей как национальных — в них уже не должно быть никаких государственных мотивов. Напротив, локальная идентификация должна трансформироваться в идентификацию в основном безотчетную, родовую, идентификацию места — малой родины. И только в этом случае конфликта идентификаций можно будет избежать.

Хюбнер вводит понятие «регулятивная идя», представляющую собой некую усеченную логическую конъюнкцию всех присущих нации правил и регулятивных систем, а также их логические отношения. Усечение как раз касается невозможности видения сквозной логической тотальности. Логика рассыпается на фрагменты, а тотальность воплощается только в идее (а точнее, в политическом мифе, консолидирующем миф культурно-этнический и государственную рациональность), носящей в значительной мере описательный характер, не чуждый противоречиям (нескончаемое рассмотрение эмпирических элементов национального множества). «Пережитые и выстраданные противоположности становятся идентификационными признакам нации».

Соотнося нацию с понятием судьбы (истории), мы должны рассматривать ее как групповую идентификацию с определенной последовательностью исторических событий, приобретающих как рационально объяснимую цепь взаимозависимых явлений, так и мифическую предопределенность. Как и частная биография, история нации может быть поведана в качестве сухой справки или поэтизированного сюжета. Множественность возможных форм описания судьбы нации означает также и множественность измерений национальной идентификации — она столь же неоднозначна и столь же реальная, как и идентификация личности. Идентичность проявляется во множественности аспектов личности или нации, которые никогда не могут быть исчерпаны, но всегда содержат определенное идентифицирующее ядро («регулятивные идеи») — избранные моменты судьбы, становящиеся символами. Причем это ядро может содержать крайне противоречивые элементы — и победы, и поражения, и проявления антиномий народного духа — силу в одни периоды и слабость в другие.

В то же время Хюбнер выделяет узловые пункты целостного множества, от которых зависят все остальные, образующие субсистемы: «Идентичность нации определяется множеством регулятивных систем, которыми в определенные моменты времени руководствуются субъекты, формирующие горизонт близкого и знакомого („свое“): ценности, нравы, культура, язык, политические идеи, а также отношение к географии, климату, ремеслу и „стилю“. Иерархические отношения систем образуют структуру — структурированное множество систем. Возникает синхронная идентичность, артикулирующая „общий дух“ (Монтескье) и романтическую национальную идею как культурную форму».

Немецкий философ отмечает, что множество систем вовсе не подразумевает схематизации, поскольку жесткие правила предполагают их практическую гибкость. Даже иррациональное, слепое, аффективное поведение нисколько не исключается, если оно характерно для национально релевантных групп. Динамика множества национальных систем никогда не складывает их в готовую тотальность, никогда не завершаются логически.

Структурированное национальное множество систем, как пишет Хюбнер, никогда нельзя полностью перечислись, это множество не дано как тотальность, но дана возможность описывать его и объяснять регулятивную идею национального множества. При этом нация, как и личность, продолжает жить со своими противоречиями, а борьба с национальными противоречиями оказывается также борьбой за национальную идентичность. Разрешение всегда возможных противоречий происходит в национальном мифе.