Никто кроме Путина. Почему его признает российская "система" - Люк Хардинг Страница 46

Телефонный звонок явно предвестник чего-то. Но чего? Странным кажется время, когда он прозвенел: скоро, 27 ноября 2010 года, должна закончиться моя ежегодная аккредитация в российском Министерстве иностранных дел (МИД). Я, как и в прошлые годы, подал заявление на ее продолжение. 28 ноября 2010 года «Guardian» вместе с международным консорциумом печатных изданий, включая «New York Times», вот-вот должна опубликовать первые сенсационные разоблачения из телеграмм американского Государственного департамента. Знает ли об этом Кремль? И не наблюдаем ли мы попытку отговорить нас от публикации? Возможно, это запугивание?

Внутренний сервер «Guardian», на котором хранятся телеграммы «WikiLeaks», имеет несколько уровней безопасности. Но у российского государства есть армия опытных хакеров, для которых регулярные брандмауэры не представляют значительной опасности. На той же неделе я встречаюсь с Джулианом Ассанжем, шеф-редактором «WikiLeaks». Он придерживается мнения, что русские, китайцы и, «возможно, иранцы» уже имеют файлы Госдепа.

Но несмотря на это, мне кажется невозможным, чтобы министерство пошло на столь резкую меру и решило вытурить меня из России. Конечно, это было бы катастрофой для государственных отношений, возвращением к досадным старым временам СССР. Исходя из таких соображений, я готовлюсь к еще одному официальному выговору. В субботу, 13 ноября, я лечу в Москву из Лондона. Мы договариваемся, что я приду в Министерство иностранных дел в понедельник, 15 ноября. МИД без предупреждения переносит встречу на 24 часа. Его руководство «недоступно».

* * *

На следующее утро, во вторник 16 ноября, в 11 часов я являюсь в Департамент информации и печати МИД в историческом районе Старый Арбат. Здание с классическим фасадом расположено неподалеку от модернистского британского посольства и Министерства иностранных дел, огромного сооружения эпохи сталинизма, которое возвышается как готическое чудовище над Бульварным кольцом. Пушкин жил на Арбате в течение трех месяцев после бракосочетания. Этот район любила московская дореволюционная интеллигенция. Сейчас Арбат является ловушкой для туристов, с его лотками, в которых продаются советские сувениры, шапки из кроличьего меха и матрешки или российские куклы с изображениями Путина, Горбачева и Губки Боба.

Я встречаюсь с Николаем внизу. Он сопровождает меня в скрипучем лифте на второй этаж, потом проводит меня по коридору, устеленному красным ковром, в приемную. Стены украшают графические карты старой Москвы в рамках. Из мебели — софа и несколько тускло-коричневых деревянных стульев. Из окна виден мощеный Денежный переулок. Атмосфера — казенная и выразительно советская. У меня складывается впечатление, что эту мрачную комнату используют нечасто. Олег Чурилов, глава департамента прессы, появляется со своим заместителем Александром Кузнецовым. Чурилов — человек позднего среднего возраста. Эти двое, вежливые правительственные функционеры, должны что-то сообщить.

Чурилов начинает говорить натянуто приветливым тоном. Мы разговариваем на русском. Он отмечает теплую не по сезону погоду в Москве: на улице 11 градусов выше нуля и середина ноября, обычно к этому времени улицы Москвы покрыты тонким снежком. За два года до этого коллега Чурилова из департамента прессы, Борис Шардаков, орал на меня, употребляя обращение «ты», выражая недостаток уважения. Но Чурилов разговаривает спокойно и мягко. Он употребляет «вы» и вежливо называет меня «господин Хардинг». Мои плохие предчувствия усиливаются.

То, что происходит дальше, похоже на сюрреалистическую пантомиму — черная комедия, которая могла бы выйти из-под пера Гоголя, непревзойденного летописца бюрократического абсурда. Чурилов объясняет, что возникли «определенные проблемы», связанные с аккредитацией. С торжественным выражением лица он достает тонкую кожаную папку желтовато-коричневого цвета. Она оказывается пустой. Тогда я замечаю два листа бумаги размером А4. В течение следующих 20 минут Чурилов объясняет, что я «нарушил» миграционные правила, когда ездил в российскую Арктику в пресс-тур, организованный «Гринпис».

Я хорошо помню эту поездку. В октябре 2009 года, за два месяца до Копенгагенского саммита, я вместе с другими журналистами полетел на полуостров Ямал. Нашей целью было изучение изменения климата. Мы провели две ночи в лагере с ненецкими оленеводами. Ненцы блуждали по этой отдаленной субарктической территории тысячи лет. Но их кочевой образ жизни испытывал каждый раз большой стресс от потепления климата.

Экспедиция была незабываемой. Я ел оленину с лапшой, плавал голышом в сибирском озере и брал интервью у исследователя мохнатых мамонтов. Я также летал на вертолете над целиной древних ледяных горных гребней, раскинутых в ряде изумрудных полигонов. Нашим конечным пунктом было Карское море — одно из самых экстремальных мест на земле. Я спросил здешнего российского метеоролога, замечал ли он какие-то различия в толщине морского льда. Как насчет изменения климата? Он ответил: «Изменение климата — это фантазия, придуманная скучающими европейцами».

В эту поездку должен был поехать мой коллега из «Guardian» Джон Уидал. Но в последнюю минуту он отказался. Вместо него поехал я. «Guardian» имела разрешение на посещение региона, выданное на имя Джона. В зоне прибытия аэропорта «Салехард» я смирно стоял в очереди. Работники аэропорта из Федерального пограничной службы, подразделения ФСБ, изучали наши разрешения. Эми Ферис-Ротмен, московская журналистка «Reuters», также имела бумажку, выданную на имя главы ее бюро.

Служащий отделил нас от остальных. Он объяснил, что нас отвезут к главному офису службы — современному одноэтажному зданию на окраине города, перед которым находятся изысканные черные двойные ворота. Это был вечер позднего октября; небо было облачное и серое. Лед, предвестник ранней зимы, уже обрамлял грязные выбоины.

Внутри, в теплом боковом офисе, второй служащий объяснял, что наше «преступление» не было серьезным: нам только пришлось подписать протокол или форму, и мы могли снова присоединиться к остальной группе. Однако сначала был допрос. Кто я по национальности? Что я делаю на Ямале? Я объяснял, что прилетел с большой группой иностранцев. Нашей задачей было найти признаки изменения климата — понятие, незнакомое служащему.

Я достал свой паспорт, карточку аккредитации для прессы Министерства иностранных дел и копию адреса своей регистрации в Москве с загнутыми уголками: еще один осколок советской бюрократии, который выжил в современной России. Он осторожно сделал ксерокопии моих документов. Мы направились к салехардскому отелю «Северный полюс».

* * *

Через год я снова вижу свой протокол! Я замечаю Чурилову, что другие журналисты в поездке также «нарушили» правила. Мое преступление, если это преступление, было явно незначительным. Я также отмечаю, что Федеральная пограничная служба не побеспокоилась оштрафовать меня. «Я не могу утверждать, что финансовая ситуация службы была удовлетворительной на то время», — противится Чурилов.

Затем Чурилов достает вторую бумажку. Она касается моей мартовской поездки в Ингушетию, когда агенты ФСБ задержали меня вблизи главного города республики — Назрани. Я отмечаю, что ранее в тот же день агенты арестовали трех других журналистов из «Agence France-Presse». Все мы приняли необходимые меры при поездке, но мы не знали, что Назрань за несколько дней до этого объявили запретной для въезда. Накануне своего путешествия я известил местную власть. В Ингушетии президент республики Юнус-бек Евкуров пригласил меня взять у него интервью. Я даже позвонил местной ФСБ. «Как я должен брать интервью у президента Ингушетии, не поехав в Ингушетию?» — спросил я.