Агония. Кремлевская элита перед лицом революции - Александр Скобов Страница 43

Евгений Ихлов призвал «признать честно, что между либеральной интеллигенцией и клерикально-реакционными кругами идет война, „игра с нулевой суммой“». Это значит – «кто кого» и компромисс невозможен. Вот только готова ли либеральная интеллигенция к этой войне?

Характерно, что тот же Ихлов заступился за Христа, над которым зло посмеялся Александр Невзоров. Упрекнул Александра Глебовича в отсутствии диссидентской солидарности. Ведь Иисус – тоже диссидент, бросивший вызов тогдашним мракобесам, и несомненная жертва политических репрессий.

Разумеется, такая трактовка образа Христа возможна. Как, впрочем, и любая другая. Ведь достоверно мы о его жизни почти ничего не знаем. Уже на заре так называемого христианства (на самом деле савлианства), церковники стремились утвердить собственную монополию на истолкование образа этого самого Христа, свирепо уничтожая все его неканонические жизнеописания. Преуспели в этом настолько, что до нас не дошел целиком ни один текст многочисленных «апокрифов».

Но именно в канонической церковной трактовке образа Христа он мошенник и шарлатан. Это если исходить из принятой всеми савлианскими церквями концепции его единосущности так называемому богу-отцу и единства так называемой «троицы». Если перед нами принципиально бессмертное высшее существо (неотделимая часть высшего существа, воплощение высшего существа), то вся история со смертью на кресте – спектакль и профанация, пропагандистский пиар. Это, собственно, и объяснил Невзоров.

Попытка средствами государственного принуждения закрепить за церковью монополию на допустимую трактовку образа Христа есть попытка введения обязательной государственной идеологии, то есть тоталитаризма.

Разумеется, либеральная интеллигенция против тоталитаризма. Она стремится защитить светское общественное пространство от попыток распространить на него чисто внутрицерковные запреты. Справедливо чувствуя себя стороной обороняющейся, она и выстраивает свою линию защиты как чисто оборонительную. То есть мы не против религии и церкви. Мы просто хотим сохранить пространство, где действует право выражать несогласие с религией и церковью, право критиковать их, право смеяться над ними. Право для неизвестных других. А сами мы не против.

Вот, например, изобразить Христа между раздвинутыми женскими ногами – это вовсе не посягательство на церковные догматы. Это такое новаторство в искусстве. А искусство – оно же не от мира сего. К нему нельзя подходить с обычными мерками. Все это до боли напоминает споры времен Владимира Ильича Ленина о том, может ли искусство быть вне политики. И отрицать, что скандальная афиша несет вполне определенную идеологическую нагрузку, значит заранее обрекать себя на поражение в идеологической войне.

Идеологическая война ведется в первую очередь вокруг понятия сакральности. Смысл этого понятия заключается в проведении жесткой разделительной черты, обозначающей принципиальное иерархическое неравенство. С сакральным нельзя обращаться так, как можно обращаться с несакральным. И наоборот, сакральному позволено то, что не позволено несакральному. Не оспаривая привилегированного статуса церковной сакральности, либеральная интеллигенция пытается застолбить аналогичные привилегии для светского искусства. Еще раз, медленно: это заведомо проигрышная позиция.

Логика войны все равно заставит либеральную интеллигенцию не ограничиваться защитой права неизвестно кого (вообще кого-нибудь), не признавать церковную сакральность таковой за пределами церковного пространства.

Заставит обозначить собственное отношение как к конкретным сакрализованным церковью объектам, так и к понятию сакральности как таковому. Это тем более актуально, что на понятие сакральности начинает все в большей степени опираться идеология путинского постнеофашизма.

Сакрализироваться могут предметы, символы, понятия, персонажи, их образы и изображения. Начнем с предметов культа. Меня всегда поражало, как общественное сознание пропускает через себя, не фиксируя, тот факт, что религиозное течение, с которым мы сегодня так неприятно столкнулись, сделало священным предметом поклонения изображение орудия мучительной казни, то есть пытки и убийства. Это же все равно, что поклоняться дыбе.

Может быть, разобраться в этом нам поможет секретарь по идеологии ЦК РПЦ МП Чаплин? Вот он недавно призвал не путать христианство и гуманизм, написав в частности:

«Сам Бог, Бог Троица, то есть в том числе Бог Сын, впоследствии воплотившийся как Иисус Христос, насылал бедствия и гибель на целые народы… Да, при этом страдают и дети, и старики, и грешники, и святые. Но Господь поступает именно так, как поступает, – не ради отмщения, а ради того, чтобы сохранилась единственная истинная вера и люди не отпали от нее… И поэтому такое Божие наказание – не зло, а благо. Для многих, для всего человечества».

Это не первое подобное высказывание г-на Чаплина. Еще в 2007 году в ходе диспута с Леонидом Гозманом он заявил:

«По-вашему, самое ужасное, что может произойти – уничтожение людей. Я согласен, это плохо, но для меня есть вещи, которые более важны, чем уничтожение того или иного количества людей, или даже жизни всего человечества… Святыни и вера. Жизнь человечества менее важна для меня».

Я очень люблю своих верующих друзей, которые искренне считают, что религия учит добру. Мне самому бывает больно тогда, когда их чувства бывают больно задеты. Однако, как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Идеолог клерикальной реакции Чаплин ближе, чем они, подошел к пониманию сути религии, причем любой.

Дело даже не в том, что библейский бог – жестокий, злобный, мелочный и мстительный тиран. Не в том, что только описанных в Ветхом Завете деяний этого, с позволения сказать, демиурга хватит на три Гааги и еще два Нюрнберга.

Дело в том, что если вера сама объявляет своей наиглавнейшей сутью беспредельное обожание некоего высшего существа, служение ему и беспрекословное повиновение его воле, то с определенной степени «разогретости» такая вера в обязательном порядке предполагает ненависть к необожающим и неповинующимся. Со следующей стадии разогретости – готовность принуждать к обожанию и повиновению огнем и мечом. В любом случае человеческая жизнь и человеческие страдания не имеют значения по сравнению с исполнением высшей воли. Ради ее исполнения с людьми допустимо делать все, что угодно.

То есть насилие и жестокость в принципе оправданны. И чем это отличается от оправдания преступлений сталинизма или нацизма? Почему к последователям гна Чаплина надо относиться иначе, чем к поклонникам Сталина, Гитлера и прочих тоталитарных диктаторов?

Возможно ли иное прочтение религии? Наверное, да. Религии веками были единственной разрешенной и вообще доступной людям формой идеологии. Неудивительно, что в религиозные образы облекались настроения, чаяния, представления о добре и зле самых разных социальных групп. Облекалось неистребимое стремление человека к добру, справедливости, свободе, любви. В истории можно найти и примеры того, как религия и церковь способствовали смягчению нравов. Бывало и такое.

Вот только те, кто сегодня призывают бить только по попам, не задевая веру, напоминают мне «правоверных коммунистов», надеявшихся на очищение идеологии марксизма-ленинизма от сталинских извращений. Это были прекрасные люди, и их позиция достойна всяческого уважения. Но не преуспели.