Классовая борьба. Государство и капитал - Владимир Сапега Страница 42

Любое явление жизни объясняемо материалистически. Точно так же и каждое общественное, политическое явление должно быть объясняемо классовыми причинами. Однако, придерживаясь прежнего марксистского (двуклассового) подхода — «капиталисты и пролетарии», «капитализм и социализм» — мы ничего не поймем, как необъяснимы с прежних позиций целый ряд явлений XX века. Прежний марксизм, опираясь на «Коммунистический манифест» 1848 года, рассматривал общество двуполярно: буржуазия-пролетариат и в своей оценке вынужден был объединять и государство и капитал в единое понятие «эксплуататорский класс», не имея возможности их анализа и рассмотрения с марксистских же, диалектических позиций их антагонизма. Поэтому считалось, что анти-буржуазный = социалистический. Это не так. В этом коренная ошибка. Прежний диалектический марксизм не мог объяснить с двуполярных классовых позиций многих реалий новейшей истории: фашизма в Германии, сталинизма в СССР, фундаментализма в исламском мipe, демократию в Европе и т. д. Невозможно было дать классовую, марксистскую оценку, например, исламской революции в Иране, анти-либеральной по своей сути, но также и не социалистической.

Совершенно бесплодны попытки дать объяснения политике и истории какие-либо идеалистические или же по пропагандистскому названию проводимой политики судить о ее классовой сути. Если власть именует свою политику демократической, социальной, народной или провозглашает стремление к таковой, это означает лишь то, что таковые слова произнесены. Без марксистского классового анализа никакая политика понята не будет. Религиозная, националистическая, любая иная оболочка — это только форма тоталитарного, «государственного» государства. Те или иные служители государства могут даже не подозревать о своей бюрократической марионеточности и не давать сами о себе марксистского определения.

Государство никогда не произносит вслух своей истинной идеологии: тоталитаризм и полицейская инквизиция, т. е. то, что позволяет бесконтрольно и беспрепятственно кормиться за счет народа. То, что государство называет своей идеологией, в действительности является пропагандой, шумовой завесой, т. е. фразеологией, во-1-х, прикрывающей истинные классовые намерения, во-2-х, наиболее выгодной в конкретной исторической ситуации: социалистическая, националистическая, либеральная, религиозная, в-3-х, максимально затушевывающей все классовые противоречия, будто бы навсегда разрешенные мудростью власти, и в-4-х, всячески пытающейся направить гнев противостоящего класса на ложные конкретные или абстрактные цели.

Только коммунисты имеют смелость сказать: нет идеологических противоречий и проч., нет национальных противоречий и проч., нет никаких религиозных противоречий и проч. — как самостоятельных; единственное противоречие, определяющее современность российской и м1ровой истории, есть непримиримое противоречие между трудом, капиталом и государством, которое рано или поздно разрешится полным разрушением последнего (в его существующей форме) либо добровольной капитуляцией и взятием рабочим классом в свои руки всей политической власти, вероятно с некоторым привлечением буржуазии (например, частного акционерного капитала).

Вопрос не только в том, какой класс у власти и каков совокупный национальный продукт, но и в том, какие классы в обществе и в какой пропорции делят общественные блага. Тот инструмент, который дает возможность определять эту пропорцию, называется политической властью. В годы советской власти общественный продукт делился между двумя классами: классом государства (номенклатурой и всей бюрократией) и рабочим классом (народом). В Советском Союзе было два антагонистических класса: бюрократия, номенклатура и трудящиеся, народ. Их взаимоотношения, единство и борьба составляют политическую историю советского общества. Противостоянию государства и народа посвящена, в частности, т. н. диссидентская литература, в которой общий классовый антагонизм отражен правильно.

Советское бюрократическое государство создавалось как боевая сила рабочего класса под лозунгом борьбы с капитализмом и сохранило эту фразеологию до самого конца. Но брежневское государство имело столько же общего с марксизмом, сколько христианская церковь имеет общего с Библией, т. е. почти ничего, кроме риторики и клятвы в верности: есть вера в бога и вера в церковь, есть марксизм и есть решения партии. Поэтому совсем не в отместку Христу или Марксу народ в 18-20-х и в 90-х годах громил зажравшихся попов, номенклатурщиков и соответствующую символику, а из-за ненависти к тошнотворной и осточертевшей церковной и партийной идеологии и пропаганде.

Очень трудно государству выдумать и оформить новую идеологию. Но еще труднее отказаться от прежней, сменив ее на более героическую, избавленную от ошибок и т. п. Поэтому прежняя, прежде используемая, идеология, с которой новое государство пришло к власти, и история приукрашивается и мифологизируется. История Европы и мipa не знает ни одного института, государства, партии, где доминирующая теория оставалась бы неизменной в течение столетий. Самый костный и ортодоксальный институт — церковь, но, все христианские церкви по нескольку раз за два тысячелетия пересматривали, перечитывали и переинтерпретировали Святое писание, не говоря про обряды, в угоду сиюминутных нужд вслед за меняющимся обществом, не оставив от первых христианских сект и воспоминаний. Любая религия меняется вместе с изменением социальных условий.

Метаморфоза российской монархии и советской системы заключалась в том, что общество, основанное на антагонизме «власть-капитал-труд», с уничтожением класса капитала превратилось в антагонизм «власть-труд», в которой капитал был разделен между двумя классами: большая часть была в руках государства, меньшая — в руках народа. Взаимопроникновение между классами, имеющимися в любом обществе, было гораздо больше, чем в обычной капиталистической системе: четко проходящей грани между властью и народом не было, и даже по мере развития советской системы эта грань размывалась и постепенно сдвигалась в сторону власти, реально привлекая народ к управлению. Насколько эксплуататорской была советская госмашина, должны ответить исследования историков и экономистов, проведенные по методологии марксового «Капитала»: соотношения фондов потребления, общественных фондов и затрат на содержание всего госаппарата (в т. ч. партии, идеологии, внешней политики и т. д.). В любом случае, советский правящий бюрократический класс эволюционировал в сторону социальности, в сторону уступок рабочему классу, хотя в этом направлении советская государственная машина эволюционировала чрезвычайно медленно.