Анонимная война. От аналитиков Изборского клуба - Андрей Кобяков Страница 4
Анонимная война. От аналитиков Изборского клуба - Андрей Кобяков читать онлайн бесплатно
Мобилизующие стимулы массовой активности также универсальны; в медиасреде воспроизводятся сходные мифологемы, рассчитанные на трансляцию простых эмоций:
а) социальной зависти — версии о несметных богатствах лидера-мишени, его семьи, окружения и (или) правящей политической структуры;
б) отвращения — о поведении лидера-мишени, несовместимом с декларируемыми убеждениями и бытовой моралью;
в) презрения — о недостойной личной зависимости от родственников, спонсоров, о позорном бегстве с награбленным, о постыдной болезни;
г) этнорелигиозного гнева — о скрываемом происхождении лидера-мишени, о его зависимости от исторически и культурно враждебной общности или государства;
д) ненависти к опорным институтам режима («машине репрессий»).
Общие признаки имеет и семантическая (знаковая) сторона протестных действий:
а) сквозные символы, внушающие противнику угрозу неопределенностью (анонимностью) наступающей стороны и непредсказуемостью ее действий: маска Гая Фокса, знак вопроса вместо лица);
б) сквозной образ раскрепощения ранее длительно подавленных побуждений (гражданских, экспрессивно-личностных, сексуальных) — распускающийся цветок, вьющаяся лента (strip), мажорные цвета и образы, ассоциируемые с весной, расцветом;
в) статические и динамические эпатажные образы вызывающего и оскорбительного характера, выражающие презрение и отказ от подчинения;
г) образная семантика, «славящая» инструменты возбуждения, радикализации и массовой активности — слово EGYPT, составленное из логотипов IT-компаний;
д) сквозная сигнальная семантика — наименование движений по датировке первого успешного выступления (с созданием ореола мучеников вокруг пострадавших), названия акций и ритм их чередования.
Главы государств и правительств, ставшие объектом нового бунта, угадывают в его организации роль спецслужб мировых держав. Действительно, связи организаторов с внешними или наднациональными центрами влияния повсеместны, и это еще одна общая черта описываемых событий. Однако предпринимаемые в ответ административные меры чаще дают незначительный и временный эффект, поскольку новый бунт — нечто большее, чем просто цепь подрывных операций. Ставки «революции 2.0» выше, чем в обычной конкуренции держав и ведомств; они бросают вызов не лицам и структурам, а ценностям и смыслам, составляющим фундаменты цивилизаций. И следовательно, адекватный ответ на него может быть только системным, смыслозащищающим и смыслостроительным.
Основной побудительный мотив массовых протестов, часто переходящих в акции саботажа (остановка предприятий, перекрытие объектов транспорта) и уничтожение частного и государственного имущества, на поверхности является социальным: масса заряжена ощущением несправедливости, которую, по ее ощущению, творят власть имущие (государство и «приближенный к нему» бизнес).
При этом протест против несправедливости в движениях, организуемых через социальные сети, сочетается с отрицанием любой иерархии: «принуждению сверху» противопоставляется сетевая структура с самоуправлением, самообеспечением, коллективным гласным принятием решений без персонифицированной ответственности.
Антиклерикальный пафос протестного движения лишь частично связан с социальным мотивом: мишенями акций могли быть не только уличенные в аморальности иерархи, но и любое духовенство, почитающее заповеди и лояльное власти (следовательно, «косное»). В то же время представители племенных меньшинств с языческими или колдовскими культами были желанными гостями протестных лагерей.
Активная включенность гендерного (феминистского и ЛГБТ) движения в протестную массу сочетается с нападками на политиков и публицистов, отстаивающих традиционную (основанную на заповедях авраамических религий) систему ценностей.
Мотив защиты окружающей среды присутствует даже в тех случаях, когда проекты, инициированные «режимом», служат созданию социальных благ (рабочие места, транспорт, обеспечение электроэнергией). Экологическая по риторике и антииндустриальная по существу протестная мотивация служит триггером саботажа инфраструктурных проектов в столь разных странах, как Великобритания (проект Второго транспортного коридора), Канада и США (нефтепровод Keystone XL), Италия (железная дорога Лион — Турин), Израиль (железная дорога Иерусалим — Эйлат, дублер Суэцкого канала), Мьянма (Бирмано-Китайский нефтепровод), Индия (Куданкуламская АЭС). Экологические лозунги часто сочетаются с защитой прав этносов и субкультур, традиционный быт которых «уничтожается» промышленным освоением территорий. Противопоставление локальных предрассудков общественным интересам подается как в левой (самоуправленческой), так и в правой (мелкособственнической) идеологической упаковке.
Повсеместная претензия протестной массы к правительствам — ограничение доступа к информации или ее сокрытие (цензура).
Взаимоотношения протестных движений с элитами проявляется как в целях, декларируемых демонстрантами, так и в их связях с политическими структурами. В одних странах Ближнего Востока «революционные аппетиты» ограничивались смещением правительств (Иордания, Марокко), в других свержение правителя сопровождалось демонтажом правящей партии и остракизмом (поношением) связанных с ней бизнес-элит, в третьих случаях преследовалась цель полного слома политико-экономической модели, с опорой на этнорегиональные и племенные субструктуры (Ливия, Сирия). К третьему варианту близки чаяния оппозиционных групп в среднеазиатских странах бывшего СССР с авторитарным правлением.
В странах Запада потенциал протестной массы усиливается неформальными связями с частью истеблишмента и вовлечением общественных структур и ассоциаций. Аналогичные связи мобилизуются новой оппозицией в Восточной Европе и реформированных по европейской модели странах бывшего СССР.
Общим предметом нападок становятся правоохранители — как отдельные службы (внутренняя разведка МВД в Египте) и как сословие в целом. В ответ силовые структуры в ряде стран мобилизуются, привлекая консервативные партии и СМИ и апеллируя к опыту усмирительных операций. Протестное движение, в свою очередь, перетягивает к себе силовиков, особенно пострадавших в ходе таких операций («Революционные офицеры» в Египте, «Ветераны за Occupy» в США, «Шоврим штика» в Израиле).
Вовлечение элит и контр-элит в информационно-психологическое противостояние создает внешнее впечатление «бесконтрольности» процесса: возникновение бренда Occupy в США и реальные полицейские меры, предпринимаемые против демонстрантов, воспринимаются не как политический театр, а как «всамделишный» революционный процесс, соблазняющий новые массы символикой и месседжами. Предположение о том, что в ведущих странах Запада возможна «внутренняя война», кажется нелепостью значительной части экспертного сообщества. Однако феномен «внутренней войны» не противоречит целеполаганию манипуляций глобального масштаба. Об этом свидетельствует следующее описание информационной войны, данное полковником Ричардом Шафранским (RAND Corp.): «Информационная война может быть частью сетевой войны (“кибервойны”), или выступать в качестве самостоятельной формы ведения военных действий, а в качестве “противника” рассматривается любой объект, чьи действия противоречат достижению поставленных целей. За пределами своего государства это может быть “образ врага” или “не мы”, а внутри — любой, кто противостоит или недостаточно поддерживает руководство (“лидера”), которое управляет средствами информационной войны. Если члены группы не поддерживают цели “лидера” в ходе противоборства (warfare), внутренняя информационная война (включающая пропаганду, ложь, террористические акты и слухи) может быть использована для их принуждения быть более лояльными по отношению к “лидеру” и его целям».
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments