Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Роберт Д. Каплан Страница 39

Коль скоро Моди не сделал из этого никаких своевременных выводов, ему наверняка пришлось глубоко задуматься в мае 2009-го, когда коалиция, возглавлявшаяся конгрессом, одержала на всеиндийских выборах полную победу над БДП, к которой принадлежит Моди. Падение шансов Моди, о чем явно свидетельствовали эти выборы, – вернейший знак того, что Индия триумфально вступает в XXI столетие. И наконец, вопреки всем отмеченным выше тенденциям, полагаю, что большинство индусов не поддадутся чувству ненависти – даже ввиду мусульманской угрозы. Благодарить за это нужно дух индийской демократии – дух поистине изумительный, способный преодолеть что угодно. В этом духе – величайшая сила Индии.

Но, по крайней мере в Гуджарате, мир воцарится не сразу и нелегко. Я взял напрокат машину и два часа ехал из Диу на запад, вдоль моря, к Сомнатху, где высится индуистский храм, разрушенный Махмудом Газневи, разорявшийся последующими завоевателями, а после 1947 г. отстроенный заново в седьмой раз.

Его огромная шикара (башня) и множество куполов цвета бледной охры возносятся близ морского простора, осеребренного зноем. Переплетающиеся, перепутанные космические сцены, изваянные на фасаде, столь сложны, что кажутся скульптурным изображением бесконечности. Из громкоговорителей гремела молитва. Было полнолуние; по этому случаю возле храма клокотал бедлам. Сотни верующих сдавали котомки на хранение в гардероб, напоминавший большой чулан, а снятую обувь бросали в общие кучи. Меня осадили нищие; попрошайки сновали повсюду – как оно и водится во многих местах паломничества. Таблички гласили: вносить в храм сотовые телефоны и другие электронные устройства запрещено. Только я был человеком опытным и ученым. Я сунул свой телефон в надежный карман, отнюдь не желая оставлять его на произвол шальной гардеробной судьбы. Я ждал обычного небрежного обыска, принятого в странах третьего мира, и спокойно присоединился к длинной очереди желавших попасть внутрь святилища. При входе меня обыскали беспощадно и обнаружили телефон. Последовала вполне заслуженная громогласная брань. Волей-неволей нужно было возвращаться к гардеробу. «Это из-за мусульманского терроризма», – разъяснил какой-то паломник. Я покорно выстоял еще одну очередь и вступил в храм.

Меня объял полумрак. Паломники прикладывались к убранному цветами идолу, изображавшему корову. Воздух был спертым: густая толпа двигалась в сторону гарбхагрихи – внутреннего святилища. Казалось, будто я вторгнусь туда кощунственно: хотя неверующих и приветствовали формально, я все же знал, что инороден в едином организме паломнической толпы – этим словом философ Элиас Канетти определяет скопище людей, отрекшихся от собственной личности во имя завораживающего общепризнанного символа [18]. Святилище оказалось пульсирующей круговертью истовости. Кое-кто падал на четвереньки и молился, не вставая с каменного пола. Здесь, правда, был не Ватикан, где собрание верующих разбавляется потоком туристов со всего мира и где неверующих стараются приманить и обратить; здесь был не калькуттский храм богини Кали, где иностранцев приглашают войти, а самозваные «проводники» навязывают вам свои услуги, рассчитывая на хорошую плату. Экуменизм, ощутимый в оманской Великой мечети, построенной султаном Кабусом и олицетворяющей всю индоокеанскую цивилизацию, – этот экуменизм здесь не то чтобы отсутствовал, но был попросту чужд. Я испытывал столь же острое чувство стесненности в Польше, близ Ченстоховской иконы Божией Матери, и в Ираке, в Ан-Наджафе, зайдя в мечеть имама Али. Ченстохова и Ан-Наджаф – два города из числа самых священных для католиков и шиитов соответственно. Поскольку неверным строго запрещено посещать мечеть имама Али, я пробрался туда потихоньку, вместе с многочисленной группой турецких бизнесменов.

Очутившись в сомнатхском храме, поневоле понимаешь чувства, испытываемые индусами к мусульманам, которые разгромили это святилище – одно из двенадцати индийских Джьотирлингов, мест, где восставлены символы света, означающие бога Шиву. Индусы и теперь не способны говорить о разорении храма, не теряя самообладания; а мне вспоминается вопрос, почти жалобно заданный борцом за права человека Ханифом Лакдавалой: «Но разве мы, злополучные сегодняшние мусульмане, можем вернуться в прошлое и остановить Махмуда Газневи?»

Глава 7
Взгляд из Дели

Среди всех эпох индоокеанской истории, имеющих отношение и к Гуджарату, и к нашим долгим стратегическим рассуждениям, одной из важнейших предстает эра империи Великих Моголов. Могольский властелин Акбар (Великий) занял Ахмадабад в 1572-м и полностью покорил Гуджарат спустя два года. Впервые моголы стали править развитым береговым государством, которое имело надежный выход в Аравийское море. Гуджарат сделал моголов обладателями не только самых оживленных портов, существовавших в тогдашнем Индостане, а целой морской державы, чьи сельскохозяйственные земли были обширны и плодородны. Вдобавок эта страна в несметном изобилии производила ткани. Двинувшись из Гуджарата в поречье Ганга и вскоре завоевав Бенгалию, Акбар создал на Индийском полуострове империю, простершуюся от Аравийского моря до Бенгальского залива. Подчинив себе Гуджарат, Акбар, по сути дела, избавил Индию от распада и от еще более тяжкого португальского ига, чем прежнее, ибо захват португальцами Гоа грозил благополучию всех остальных аравийских портов.

Немногие империи могли похвастаться таким художественным, религиозным и культурным разнообразием, какое существовало при Великих Моголах, которые правили Индией и отчасти Средней Азией с начала 1500-х по 1720 г. (затем их государство постиг быстрый упадок). Подобно всему индоокеанскому миру, чьей составной частью она была, Могольская империя служит поразительным примером ранней глобализации. Посмотрите на Тадж-Махал, беломраморный мавзолей, возведенный могольским повелителем Шах-Джаханом на берегу реки Джамны в Агре, чтобы увековечить память своей жены Мумтаз-Махал, умершей 17 июня 1631 г. при родах (четырнадцатых по счету). В очертаниях гробницы свободное изящество и симметрия лучших образцов персидской и тюркско-могольской архитектуры сочетаются с непередаваемой легкостью, свойственной индийским зданиям. Чудится, будто купол-полушарие и четыре стройных минарета способны преодолеть силу притяжения и воспарить над землей. Гробница, равно как и рассказ о ее возникновении, дышит романтикой; невольно забываешь о том, что Шах-Джахан был твердокаменным мусульманином, чье царствование, по словам Джона Ф. Ричардса, профессора истории при Университете Дьюка, «ужесточило» отношения между преобладавшими на Индийском полуострове мусульманами и приверженцами иных вер [1].

«Могол» – арабское и персидское произношение слова «монгол». Так арабы и персы называли всех выходцев из Северной и Северо-Западной Индии, исповедовавших ислам. Империю Великих Моголов основал Захир эд-Дин Мухаммед Бабур, чагатайский тюрк, родившийся в 1483 г. в Ферганской долине (нынешний Узбекистан). Молодость он провел в попытках захватить Самарканд, старую столицу Тамерлана (Тимура). Потерпев решающее поражение от Мухаммеда Шейбани-хана, потомка Чингисхана, Бабур и его соратники двинулись на юг и приступом взяли Кабул, после чего рати Бабура хлынули с высоких афганских плоскогорий в Пенджаб. Так Бабур начал завоевывать Индийский полуостров. Империя Великих Моголов, или Тимуридов, приняла очертания при Акбаре, внуке Бабура. Ее знать состояла из раджпутов, афганцев, арабов, персов, узбеков и чагатайских тюрков, а также из индусов, индийских суннитов, шиитов и др. И в том, что касалось верований, Акбар, процарствовавший 49 лет (1556–1605), выказал не меньшую терпимость. Будучи неграмотен (возможно, страдая дислексией), Акбар посвятил зрелые годы сравнительному изучению религиозной мысли. Его уважение к индуизму и христианству росло, а любовь к собственной, исконной вере – исламу суннитского толка – шла на убыль. На склоне лет, как пишет Ричардс в своей сжатой и одновременно богатой истории Великих Моголов, Акбар тяготел к «созданной им самим эклектической религии, звавшей поклоняться свету и солнцу» [2]. Он был поборником «необычайно благожелательной, даже синкретической, политики» – и правил в пышной манере настоящего индийского магараджи, что явствует из живописных миниатюр того времени [3].