Накануне Господина. Сотрясая рамки - Славой Жижек Страница 37

Тем не менее есть одно большое исключение в этом счастливом мире здорового наслаждения: сигареты. Курение все больше и больше рассматривается как смертельная привязанность, и это качество затемняет все другие его характеристики (оно позволяет мне расслабиться, помогает завести дружеские связи). То, как ужесточается запрет на курение, легко проследить по постепенным изменениям обязательных предупреждений на пачках сигарет: еще несколько лет назад мы обычно имели нейтральное экспертное заключение вроде предупреждения Министерства здравоохранения «Курение вредит вашему здоровью». Теперь же тон становится все более агрессивным, смещаясь от дискурса Университета к прямому указанию Господина: «Курение убивает!» – ясное предупреждение, что избыточное наслаждение смертельно; кроме того, это предупреждение становится все крупнее, сопровождается жестокими фотографиями вскрытых легких, почерневших от смолы и т. п.

Не удивительно, что запрет курения расширяется почти экспоненциально. Сначала все офисы объявляются «свободными от курения», затем самолеты, затем рестораны, затем аэропорты, затем бары, затем частные клубы; затем в некоторых университетских кампусах запрещается курить в 50 метрах от входа, затем – уникальный случай воспитательной цензуры, напоминающий знаменитую сталинскую практику ретуширования фотографий номенклатуры: Почтовая служба США удаляет изображения сигарет на марках с блюз-гитаристом Робертом Джонсоном и с художником Джексоном Поллоком. Эти запреты целят в избыточное и рискованное наслаждение Другого, воплощенное в «безответственном» акте закуривания сигареты и в глубокой, с нескрываемым удовольствием затяжке (в отличие от клинтоновских яппи, курящих не затягиваясь или занимающихся сексом без действительного проникновения, питающихся обезжиренной едой и пр.) – действительно, как сказал Лакан, «после того, как бог умер, ничего больше не разрешено».

Самый лучший показатель такого нового статуса курения – это, как обычно, Голливуд. После постепенного, начиная с конца 1950-х годов, упразднения Кодекса Хейса, когда все табу (гомосексуальность, откровенный секс, наркотики и пр.) оказались сняты, один запрет не только сохранился, но и был заново введен как своего рода замена множеству старых ограничений: запрет на курение. В классическом голливудском кино 1930-1940-х годов курение на экране не только было абсолютно нормальным, но даже выступало одной из главных техник соблазнения (вспомните, как в «Иметь или не иметь» Лорин Бэколл просит закурить у Хэмфри Богарта). Сегодня, если уж кто закуривает на экране, то это точно арабский террорист или какой-нибудь другой преступник и антигерой. Рассматривается даже возможность использования цифровых технологий, чтобы стирать сигареты в старых классических фильмах.

Здесь симптоматична двусмысленная роль электронных сигарет, функция которых – такая же, как у обессахаренного сахара. Это электронное устройство, которое имитирует курение табака, производя дымок, который при вдыхании дает те же физические ощущения, так же выглядит, а иногда даже имеет тот же вкус и то же содержание никотина, что и табачный дым, хотя и без того же запаха, и предназначен уменьшить риски для здоровья. Обычно электронные сигареты – это портативные и автономные цилиндрические устройства размером с шариковую ручку, оформленные так, что похожи на настоящие сигареты или сигары. Иногда их запрещают в самолетах, поскольку они демонстрируют поведение, отягченное зависимостью; иногда, наоборот, их продают в самолетах. Электронные сигареты трудно классифицировать и подвергнуть регулированию: являются ли они наркотиком? Или лекарством?

Но кто же этот Другой, чья «зависимость» – говоря прямо, чье выставленное на обозрение избыточное наслаждение – так сильно нас беспокоит? Это не кто иной, как тот, кого в иудео-христианской традиции называют нашим ближним. Наш ближний по определению беспокоит нас, и эти «беспокоящие действия» (harassment) – еще одно выражение, которое хотя и отсылает к определенного рода действиям, функционирует довольно двусмысленно и служит идеологической мистификации. На самом элементарном уровне это понятие означает насильственные действия вроде изнасилования или избиения, а также другие виды социального насилия, которые, конечно, должны быть однозначно осуждены. Тем не менее в преобладающем использовании понятия harassment его элементарное значение незаметно соскальзывает в осуждение чрезмерной близости другого реального человека, с его или ее желаниями, страхами и удовольствиями. Другой не представляет собой проблемы, пока его присутствие не становится навязчивым, пока другой не становится действительно другим. Терпимость тут совпадает со своей противоположностью: моя обязанность быть терпимым по отношению к другому в действительности означает, что я не должен подходить к нему слишком близко, вторгаться в его/ее пространство.

Суды в большинстве западных обществ сегодня устанавливают ограничительный порядок по отношению к тем, кто оказывается виновным в «беспокоящих действиях» (преследуя его или ее, делая нежелательные сексуальные предложения). Тому, кто совершил такие действия, суд может запретить намеренно приближаться к жертве, и он должен будет сохранять по отношению к ней дистанцию не менее чем в сто метров. Какой бы необходимой ни была эта мера, тем не менее в ней есть нечто от защиты против травматического Реального чужого желания: не очевидно ли, что есть нечто ужасно насильственное в открытом проявлении своей страсти по отношению к другому человеку? Страсть по определению ранит свой объект, даже если тот, кому она адресуется, с радостью соглашается испытывать ее на себе.

Необходимо обратить внимание на то, какого рода субъективность подразумевается одержимостью разными формами «беспокоящих действий»: это «нарциссическая» субъективность, для которой все, что делают другие (обращаются ко мне, смотрят на меня.), потенциально является угрозой. Как в свое время сказал Сартр, lenfer, cest les autres . Если объектом доставляемого беспокойства является женщина, то чем больше ее тело закрывается, тем больше наше (мужское) внимание фокусируется на том, что остается неприкрытым. Талибан не только заставляло женщин выходить на улицу закрытыми с ног до головы, оно даже запрещало им носить обувь со слишком твердым (металлическим или деревянным) каблуком; им приказывали ходить так, чтобы от шагов не было никаких громких звуков, способных отвлечь мужчин, нарушить их внутреннюю умиротворенность и помешать их занятиям. Здесь мы видим парадокс прибавочного наслаждения в чистом виде: чем больше драпируется объект, тем большее беспокойство вызывает малейший его остаток. Вот почему по-настоящему политкорректным сексом следует признать киберсекс – поскольку мы имеем дело с виртуальным партнером, то наши домогательства никого не беспокоят.

Если бы сегодня Томасу де Квинси нужно было переписать первые строки его знаменитого эссе «Убийство как одно из изящных искусств», то он, несомненно, заменил бы в них последнее слово – «нерасторопность»: «Стоит только человеку не в меру увлечься убийством, как он очень скоро не останавливается и перед ограблением; а от ограбления недалеко до пьянства и небрежения воскресным днем, а там – всего один шаг до неучтивости и прилюдного курения» . Именно такое двусмысленное исключение/сакрализация курения объясняет последние тенденции в его законодательном регулировании: в августе 2012 года сообщалось, что с декабря этого года в Австралии табачные компании больше не смогут украшать упаковки сигарет своими фирменными цветами, брендовым дизайном и логотипами: чтобы сделать курение как можно менее привлекательным, все упаковки сигарет теперь будут однообразно серого, с оттенком оливкового цвета и содержать надпись с предупреждением о вреде для здоровья, а также изображения пораженных раком ртов, ослепших глаз и хронически больных детей18.