Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Роберт Д. Каплан Страница 32

Начало гуджаратским религиозным трениям положили причины более серьезные, чем трудности экономического развития. «2002 год». В Гуджарате и по всей остальной Индии эти слова произносят примерно с тем же чувством и выражением, с каким в Соединенных Штатах говорят «11 сентября». Эти слова напоминают о чудовищных преступлениях, глубоко врезавшихся в народную память, вовеки не забываемых, сделавшихся чуть ли не мифическими злодействами. Они явили собой гнуснейший противовес незабвенному Соляному походу, предпринятому Ганди. Глубина впечатления, оставленного этими событиями, поражает – особенно учитывая, что зверские стычки между религиозными группами, кастами и племенами приключаются в Индии регулярно и забываются быстро, как бы растворяясь в общем бурлящем вареве, что зовется восхитительной индийской демократией.

То, что здешние поборники прав человека именуют «погромом», началось 27 февраля 2002 г., когда в городе Годхра, чье мусульманское население многочисленно и через который проходят поезда, следующие из Гуджарата в Уттар-Прадеш, заживо сожгли 58 железнодорожных пассажиров-индусов. Мусульман, учинивших расправу, по всей видимости, разъярили издевательские насмешки других индусов, ранее миновавших Годхру по пути в город Айодхья (штат Уттар-Прадеш): там индусы устраивали демонстрации, требуя, чтобы вместо снесенной мечети, построенной в эпоху Великих Моголов, был возведен индуистский храм. Узнав о злодействе, националист-индус Нарендра Моди, незадолго до того назначенный верховным министром Гуджарата, тотчас объявил 28 февраля днем всеобщего траура. Погребальная церемония состоялась на улицах Ахмадабада, крупнейшего города в Гуджарате. «Это было недвусмысленным призывом к насилию, – пишет Эдуард Люс, индийский корреспондент Financial Times, в своей книге “Богам вопреки: странный расцвет нынешней Индии” [1], – после которого тысячи индусских боевиков учинили кровавую баню в Ахмадабаде и других гуджаратских городах. Мусульманские кварталы стали смертельной западней для обитателей». В разгар погромов верховный министр Моди процитировал третий закон Ньютона: «Действию всегда есть равное и противоположное противодействие».

Это заявление развязало убийцам руки. Целые толпы насиловали женщин-мусульманок; затем в горло жертвам и их детям вливали керосин и подносили пламя. Мужчин-мусульман заставляли смотреть на происходящее и лишь после этого предавали смерти. Цифры и некоторые подробности случившегося выглядят спорными. Некоторые источники говорят о 400 изнасилованных женщинах, 2000 убитых мусульман и 200 тыс. людей, оставшихся бездомными по всему штату.

Убийцы – опять же согласно некоторым источникам – носили ярко-желтые шарфы и шорты цвета хаки: униформу РСС, Раштрия Сваямсевак Сангх, или Организации национальных добровольцев, группы, главенствующей в индусском националистическом движении. Явились они вооруженные саблями и газовыми баллончиками. Погромщики запаслись избирательными списками, чтобы распознавать мусульманские дома. У них имелись даже адреса частных предприятий и заведений, принадлежавших мусульманам, однако скрытности ради записанных на имя индийских деловых партнеров. И Эдуард Люс, и влиятельный писатель Панкадж Мишра, и многие другие замечают: зверства столь основательно подготовленные, столь расторопно и согласованно учиненные, должны были совершаться по указанию и при содействии властей. «Несколькими неделями раньше провели розыски и опросы – установили места жительства мусульман, – говорит Прасад Чакко, заведующий Ахмедабадской неправительственной организацией (НПО) по правам человека. – Полиция была в сговоре с боевиками. Поговаривали: пусть найдется лишь повод, а уж люди дадут волю чувствам. Если не число убитых, то способы расправы свидетельствуют о геноциде, совершаемом по указанию правительства и при его поддержке».

И в самом деле, полицейские стояли поодаль, наблюдая за убийствами, а в некоторых случаях, по сведениям «Стража прав человека» (Human Rights Watch), подсказывали погромщикам, где живут мусульмане. Что до 200 тыс. людей, оставшихся без крова, то в штате Гуджарат власти не сделали ничего или почти ничего, чтобы помочь им или возместить понесенные утраты. Многие светские НПО держались в стороне, опасаясь навлечь на себя гнев индийского правительства. Мусульманские благотворительные учреждения – «Джамиат-э-Ислами», «Джамиат-Таблиг» и «Джамиат-Улема-э-Хинд» – создавали приюты для пострадавших. Эти же учреждения содействовали радикализации молодых мусульман, последовавшей за чудовищной резней. Позднее Моди, чье имя стало притчей во языцех по всей Индии, назвал поселки мусульманских беженцев «фабриками младенцев» [2].

«Эхо случившегося в 2002-м раскатывается годы спустя, поскольку в убийствах были замешаны власти штата Гуджарат и поскольку до сих пор никто публично не заявил, что раскаивается в содеянном», – рассказала в беседе со мной София Хан, руководительница местной исламской НПО. «Угрызений совести не наблюдается», – подтвердил Рамеш Мехта, бывший судья. Как спокойно разъяснил мне один из индусских активистов: «Если бы в Годхре не подожгли поезда, не случилось бы и погромов». Той же точки зрения придерживается, в частности, большинство образованных индусов, жителей Гуджарата. Индийские политические партии целыми десятилетиями использовали национальную и религиозную рознь себе во благо – вспомним хотя бы: партия Индийского национального конгресса разжигала ненависть к сикхам после того, как в 1984-м Индиру Ганди убил ее собственный телохранитель-сикх, – однако гуджаратские власти содействовали мусульманским погромам с особым цинизмом, почти не таясь. Теперь, сказала мне Джоанна Локхэнд, активистка, помогающая уцелевшим жертвам избиения, местные власти «отвергают самую мысль о том, чтобы призвать кого-либо к ответу и восстановить справедливость».

Еще вернее было бы сказать: эхо 2002-го доносится и поныне из-за того, что в годы, миновавшие с дней резни, верховный министр Моди преуспел на политическом поприще. Он не приносил никому соболезнований, ни разу не выразил ни малейшего сожаления о случившемся – и сделался героем индусского националистического движения. Моди неоднократно переизбирали верховным министром. Показная неподкупность Моди, почти механическая гладкость его работы и страсть «активно» руководить местной бюрократией привели к тому, что за последнее время Гуджарат сделался правительственным любимцем: в развитие Гуджарата государство вкладывает больше средств, чем в развитие любой другой индийской области. Посетить Синд, а после него Гуджарат – значит понять, отчего Пакистан остается государством-неудачником, а Индия превратилась в преуспевающую страну, способную простирать экономическую и военную мощь по всему региону Индийского океана. Возможно, это мое впечатление и не безошибочно, однако оно возникло в основном в то время, когда я изучал управленческие методы Моди.

На протяжении последних лет как индусы, так и мусульмане со всех концов страны хлынули в Гуджарат, чтобы получить работу на его расширяющихся фабриках и заводах. Гуджарат при Моди несколько напоминает Сингапур при Ли Куан Ю. Упоминая завораживающие ораторские способности Моди, развитию которых способствовала прошлая театральная карьера, кое-кто сравнивает гуджаратского верховного министра с Адольфом Гитлером. Моди не просто самая зловещая и опасная личность среди политиков сегодняшней Индии – Моди, быть может, единственная привлекательная личность среди них; первая, вышедшая на государственную арену с 1970-х гг., с времен Индиры Ганди.