Дорога к несвободе. Россия, Европа, Америка - Тимоти Снайдер Страница 32

Тем временем гражданскому обществу приходилось идти на ощупь. Стали образовываться горизонтальные сети, не связанные с политическими партиями. Манифестант Игорь Бигун вспоминал: “Не было ни фиксированного членства, ни иерархии”. С декабря 2013 до конца февраля 2014 года политическую и общественную деятельность на Майдане осуществляли временные добровольные ассоциации. Фундаментальным принципом признавался следующий: свобода – это ответственность. Поэтому у протестующих появились собственные органы образования (библиотеки и школы), безопасности (“Самооборона Майдана”), внешних сношений (совет Майдана), помощи жертвам насилия и поиска потерявшихся (“Евромайдан SOS”), контрпропаганды (InfoResist). По воспоминанию Андрея Бондаря, самоорганизация явилась вызовом неработоспособному госаппарату: “На Майдане возник образ украинского общества невиданного уровня самоорганизации и солидарности. С одной стороны, оно было крайне разрозненным и атомизированным – в идеологическом, языковом, культурном, религиозном и классовом плане. С другой стороны, оно было единым в вещах элементарных: нам не нужны ваши санкции и ваше высокое разрешение, мы ничего не будем у вас просить, мы вас не боимся, все сами возьмем и сделаем”.

Экономической моделью Майдана стал реципрокный обмен (экономика дара). По словам Натальи Стельмах, в первые дни киевляне делали небывало щедрые пожертвования: “За два дня представители самообороны и я смогли собрать наличными у простых киевлян примерно 40 тыс. долларов в гривнах”. Стельмах вспоминала, как попыталась отговорить (и не сумела) пенсионера, пожелавшего пожертвовать Майдану половину пенсии. Кроме денег, люди передавали в дар продовольствие, одежду, дрова, лекарства, колючую проволоку, каски. Гость с удивлением обнаруживал за кажущимся хаосом строгий порядок и за невиданным гостеприимством – стихийное государство всеобщего благосостояния. Польского активиста Славомира Сераковского это очень впечатлило: “Идешь по Майдану – и получаешь пищу, одежду, спальное место, медпомощь”.

В начале 2014 года подавляющее большинство протестующих (около 88 % из сотен тысяч человек) не было киевлянами. Лишь 3 % манифестантов представляли политические партии, а 13 % являлись членами негосударственных организаций. По данным соцопросов, почти все протестующие (около 86 %) самостоятельно приняли решение прийти – и пришли – поодиночке, с друзьями или семьями. Они приняли участие в “корпореальной политике” (по выражению арт-куратора Василия Черепанина): оторвались от экранов и встали рядом с другими людьми.

Терпеливый протест при растущем риске породил явление “дружбы Майдана”: это о человеке, которому вы доверяете из-за пережитых вместе испытаний. Историк Ярослав Грицак описал один из способов завязывания знакомств: “На Майдане вы – пиксел, а пикселы всегда организуются в группы. Группы образовывались в основном спонтанно. Вы или ваш друг натыкались на знакомого, и этот знакомый тоже не был в одиночестве – его или ее сопровождали друзья. И вот вы все объединялись. Однажды вечером я гулял с необычным отрядом «солдат удачи»: своим другом-философом и знакомым бизнесменом. С ним был человечек с грустными глазами, похожий на печального клоуна, и я узнал, что это и в самом деле клоун-профессионал. Он организовал благотворительную группу, работающую с детьми, у которых рак”.

Украинские граждане, приходившие на Майдан поодиночке, присоединялись к новым институтам. Занимаясь корпореальной политикой, они рисковали собой. Люди нередко описывали происходящее с ними как своего рода преображение, как необычный выбор. Грицак и другие вспоминали французского философа Альбера Камю и его взгляд на бунт как на предпочтение гибели подчинению. На Майдане можно было увидеть плакаты с цитатой из письма Бенджамина Франклина 1755 года: “Пожертвовавший свободой ради безопасности не заслуживает ни свободы, ни безопасности”.

На Майдане постоянно дежурила группа адвокатов – “юристы Площади”. Те, кто был избит или как-либо иначе пострадал от государства, могли сообщить об этом и получить консультацию. Сотрудники Центра правовой помощи и все остальные люди на Майдане не размышляли над актуальной проблемой российской политической философии: как в условиях автократии вызвать дух права. Но при этом – своими поступками – они занимались решением той самой задачи, которая когда-то не давала покоя Ильину.

Веком ранее, в последние годы существования империи, Ильин желал для России верховенства права, однако он не понимал, как привить народу дух права. После большевистской революции он решил, что произволу ультралевых нужно противопоставить произвол ультраправых. В то самое время, когда Путин воплощал в России представления Ильина о законе и праве, украинцы доказывали, что выбору авторитарного пути можно сопротивляться. Рискуя собой и взаимодействуя друг с другом, они демонстрировали свою приверженность праву.

Но если украинцы, обратившись к Европе и солидарности, сумели разрешить затруднение Ильина касательно права, то, конечно, на это способны и россияне? Российские лидеры не могли позволить своим согражданам надеяться на подобное. И через два года после манифестаций в Москве российские лидеры применили сходную тактику в Киеве: “гомосексуализация” протеста должна была породить ощущение вечной, неизменной цивилизации, а применение насилия следом – убежденность в том, что перемены невозможны.

В конце 2011 года, когда россияне протестовали против фальсификации выборов, Кремль приравнял протестующих к гомосексуалам. Столкнувшись в конце 2013 года с киевским Майданом, Кремль применил тот же прием. После двух лет гомофобной пропаганды в Российской Федерации идеологи и представители индустрии развлечений были уверены в себе. Отправной точкой стало соображение, что Европейский Союз – это оплот гомосексуальности, а стремление украинцев к Европе, вероятно, имеет ту же природу. Изборский клуб объявил, что Европейский Союз “стонет от засилья ЛГБТ-лобби”.

В ноябре – декабре 2013 года российские СМИ в материалах о Майдане постоянно (и некстати) вспоминали о гомосексуалах. Рассказывая о первом дне выступлений украинских студентов в поддержку ассоциации с ЕС, российские СМИ попытались связать украинскую политику с красивыми мужчинами и однополыми связями. Хакеры взломали аккаунт Виталия Кличко – боксера-тяжеловеса, возглавившего политическую партию, – и разместили там материалы о геях, а НТВ преподнесло это как новостной сюжет. Прежде чем миллионы российских телезрителей смогли уяснить себе причину массовых манифестаций в соседней стране, их внимание перевели на запретный секс.

Сразу после начала студенческих протестов на Майдане НТВ заговорило о “гомодиктатуре” на Украине. Виктор Шестаков писал: “Призрак бродит по Майдану, призрак гомосексуализма. В том, что первыми и наиболее ретивыми европейскими интеграторами Украины являются местные сексуальные извращенцы, было известно давно”.

Тему подхватил российский телеведущий Дмитрий Киселев. В декабре 2013 года его назначили главой информационного агентства “Россия сегодня”. Цель – превратить подачу новостей в государственных СМИ в полезное мифотворчество. Киселев сразу же объявил подчиненным, что “объективность – это миф”, а новую редакционную политику определил как “любовь к России”.