От Давоса до Куршавеля. Где решаются судьбы мира? - Алексей Пушков Страница 28

Такой же «римский момент» («Roman moment») переживала «владычица морей» Великобритания во второй половине XIX века. Тогда она была признанной «мастерской мира»: на Великобританию приходилось 30 процентов мирового ВВП и 20 процентов мировой торговли. По главному показателю того времени — производству стали, она намного опережала остальные промышленные страны: более половины мировой стали производилось в Великобритании. И именно британская корона владела самой большой в мире колониальной империей: она простиралась от Гонконга до Британского Гондураса. Над этой империей никогда не заходило солнце.

Крупнейший историк XX века, автор знаменитого труда «Исследование истории», англичанин Арнольд Тойнби описал свои ощущения от празднования 60-летнего юбилея восхождения на трон королевы Виктории. Оно состоялось 22 июня 1897 года в Лондоне. Это было величественное зрелище. Тойнби тогда было всего восемь лет, но, писал он позже, «я запомнил атмосферу. А она была такова: что же, мы находимся на вершине мира, и мы взошли на нее, чтобы остаться на ней навеки. Конечно, есть такая вещь, как история, но история — это нечто неприятное, что всегда случается с другими людьми».

Примерно так же ощущала себя на стыке веков Америка. Однако история не пощадила Великобританию, как позже не пощадила она другого претендента на мировой трон — Германию, а сегодня постоянно напоминает Америке, что и ее мировая гегемония подошла к концу. Как показывает история, ни одна великая держава — будь то Франция, Испания, Великобритания, или даже такая сверхдержава, как США, не может бесконечно удерживать доминирующее положение в мире. Об этом убедительно писал профессор Гарвардского университета Пол Кеннеди в своем ставшем уже классическим исследовании «Подъем и падение великих держав» (Paul Kennedy. The Rise and Fall of Great Powers).

Вплоть до самого недавнего времени США придерживались концепции «однополярности». Госсекретарь США Кондолиза Райс говорила, что Вашингтон не устраивает позиция России, которая настаивает на «многополярном мире». Однако дело было далеко не только в позиции России или Китая. Дело было в том, что США уже пережили свой «Римский момент». Да, Джордж Буш был «однополярным» президентом. Но с одной существенной поправкой — он был провалившимся «однополярным президентом». Провал Джорджа Буша в этом качестве подвел черту под попыткой установления Соединенными Штатами «мира по-американски». Мир не принял США в качестве мирового гегемона.

Экономический кризис усугубил провал Буша. Он нанес мощный удар по привлекательности той экономической модели, которую экспортировали США. Это модель рыночного фундаментализма, в соответствии с которой современная экономика должна строиться на минимальном вмешательстве государства в частнопредпринимательскую деятельность, на ее максимальном «разрегулировании» и на предоставлении полной свободы «делать деньги» финансовым компаниям и частному бизнесу. Согласно этой модели, государство должно было быть лишь «ночным сторожем», который, подремывая, сквозь сон, присматривал бы за вверенным ему участком. Но везде в мире (включая Соединенные Штаты) именно государства сыграли решающую роль в преодолении кризиса. В самой Америке были приняты три государственных программы по спасению экономики: первая — на 160 млрд., вторая — на 700 млрд. и третья — на 830 млрд. долларов. Программы финансировались из государственной казны. А целью было спасение бизнеса, финансовой системы и банков.

Так кризис подтвердил важность государства. Вопреки неолиберальной теории, оно является абсолютной необходимостью в современном мире. Стало ясно и то, что частный капитал, которому предоставлена полная свобода, не может заменить собой государство. Полная свобода частного бизнеса вылилась в свободу обмана, свободу создания финансовых пирамид и накачивания «пузырей», которые затем стали «лопаться» по всему миру. Все это нанесло серьезный ущерб привлекательности американской модели. Ведь в течение последних 30 лет, начиная с Рейгана, Америка экспортировала именно эту неолиберальную модель. Теперь же ей предстоит искать новый образ. Именно эту задачу пытается решить Барак Обама.