Театр абсурда. Во что превратили Россию - Николай Губенко Страница 26

Актер, режиссер и депутат Николай Губенко остался без родителей в войну и с тех пор не изменяет детдомовским правилам: чтобы все было по справедливости. А поскольку справедливость внедряется тяжело, Губенко все время в бойцовской стойке. Николая Николаевича не один раз собирались исключать из ВГИКа за драку, но так и не собрались – талант перевешивал. Именно поэтому его, вгиковца, взял в свой театр Юрий Любимов, где Николай играл главные роли в очередь с Владимиром Высоцким. Теперь у Губенко свой театр – «Содружество актеров Таганки». Мне кажется, сейчас не его время и не его место. Ему бы на Кубу к молодым Фиделю Кастро и Че Геваре. Или к партизанам Сальвадора. Или в Чили к Альенде.

– Николай Николаевич, ну зачем вам депутатство, вы такие хорошие фильмы снимали: «Подранки», «И жизнь, и слезы, и любовь», играли у знаменитых режиссеров. Не хочется на съемочную площадку снова вернуться?

– Когда началась война, многие люди, например поэты Павел Коган, Семен Гудзенко, Михаил Кульчицкий, не думали: хорошо бы сидеть в тишине, писать стихи… Они все бросили и пошли на фронт. Мне трудно понять актеров, режиссеров, когда они говорят: «Я политикой не интересуюсь, я – о творчестве». Страна переживает катастрофу, сравнимую по конечному результату с Великой Отечественной войной – разрушены заводы и колхозы. Поэтому мое депутатство – это желание хоть чем-то быть полезным. Ну, как на пожаре, когда человек сломя голову бежит помочь. Так что съемочная площадка осталась в прошлой счастливой жизни.

– Разве мы не стали жить лучше? Люди квартиры покупают, машины – значит, есть деньги.

– Сегодня все устроено так, что тот, кто живет лучше, может не видеть тех, кто живет хуже. У них разные магазины, разный транспорт, разные больницы. Телевидение – тоже для богатых, особенно передачи типа «Едим дома», «Смак» и другие. А вот бы рассказали, как вкусно приготовить блюдо, если в месяц на все про все 3–5 тысяч рублей. А ведь так живет почти половина страны.

– Вы вступили в компартию в 1987 году. Зачем, это же было начало конца КПСС?

– Да, я вступал, когда оттуда уже побежали. Вступал, как вступают на фронте перед боем: «Прошу считать меня коммунистом». И привилегия там была одна – первым встать из окопов.

– Вы не только идеалист (а все революции, между прочим, идеалисты устраивают), но еще и максималист. Как у вас получается оставаться столько лет в политике, которая суть история бесконечных предательств?

– Я не политик. Я человек, представляющий в политике огромную массу людей. Говорю их словами, их желаниями, их страданиями, их несчастьями. Я – передаточное звено, я вместе с ними и не согласен так же, как и они. Или согласен так же, как они. Но я не политик. Художник. Я всегда был свободен, даже при этой власти, хотя 15 лет меня третируют, меня давят, меня преследуют, делают все для того, чтобы наш театр не существовал.

– Кто третирует и как третируют?

– Мы и живем в блокаде со стороны средств массовой информации: такого театра нет. Любимов отключал свет, чтобы мы не репетировали «Чайку», актеры бегали на телевидение и на радио, пытаясь заработать на кусок хлеба. Меня обвиняли, что я сдаю театр под прокоммунистические мероприятия…

– А вы не сдавали?

– Сдавал. Всем. И готов был сдать кому угодно. Лишь бы были деньги.

– Вас в телевизоре совсем нет ни по какому поводу. Не зовут или вы отказываетесь?

– То, что я нахожусь в списке нежелательных персон для телевидения, можно предположить. Вы же знаете, что такие списки есть. Помню, позвонил Володя Меньшов. Была какая-то передача: ведущий с двумя гостями. Он хотел пригласить меня и Ирину Александровну Антонову. Говорю: «А ты уверен, что тебе позволят меня пригласить?» На следующий день он звонит: «Старик, ты был прав. Это идиотизм. Но это так». Но даже если бы меня позвали на какие-нибудь посиделки, где изображают, как у нас чудеснейшим образом все хорошо и весело, не пошел бы. Я не считаю, что жизнь так хороша, что можно делать эти веселые передачки с анекдотцами, с рассказиками, кто с кем и где.

– Кто тот зритель, что приходит в ваш театр?

– Первые годы было очень трудно, поскольку о театре не знали. Потом появилась тропинка, теперь она превратилась в дорогу. Сейчас наши залы полны. Репертуар – исключительно русская классика. Кроме этого, стараемся восполнить нехватку патриотической тематики, которой избегают в других театрах, например, у нас есть спектакли, посвященные Победе – это «Четыре тоста за Победу», войне в Афганистане. Есть спектакли в жанре музыкально-поэтических композиций, традиционные для театра, в том числе и для старой Таганки, например «ВВС», он посвящен Высоцкому. Играем много детских спектаклей.

– Вы никогда не жалели, что расстались с Любимовым? Например, в минуты, когда вам не хватает денег на новую постановку или нечем платить зарплату актерам.

– По-другому и быть не могло. В театре много делали для его возвращения в Россию, а ведь это было непросто, поверьте. Сначала Юрий Петрович Любимов приехал как гость по моему личному приглашению, жил все десять дней у меня дома. И уже в тот визит он начал говорить: ну что это за такая большая труппа, вот этого надо выгнать, этого на пенсию отправить. Между тем это были актеры, которые в свое время присягнули ему на верность, ждали своих ролей по несколько лет, играя в эпизодах и массовках, будучи очень талантливыми людьми. Он ведь их иначе бы и не взял. Когда ему по его просьбе вернули гражданство и разрешили приехать сюда насовсем, он продолжил эту линию. У труппы возникло непонимание, которое только сейчас совершенно проясняется: Любимов уже жил в капитализме, а мы продолжали жить в социализме. Поясню на примере. Вот у нас на гастролях театр из Италии, 10 человек. Главная актриса – она же гример, она же кассир.

Ее брат – звукооператор, постановщик и реквизитор. И так – все. Совмещают несколько ролей и профессий. Вот такая капиталистическая организация труда. Что-то похожее проявилось и у Любимова. Люди, естественно, не поняли и оценили его поведение как несправедливое. В труппе шушукались по углам, что приехал совершенно другой человек, в котором нет прежнего отца, каким он был до своего отъезда за границу. Тогда несколько человек, искренних и импульсивных, среди них Леонид Филатов и я, сказали ему в лицо то, что думало на тот момент большинство: что он лжец, что он предает свою труппу…

Сегодня та старая история воспринимается уже не так остро. Мы просто живем другую жизнь.

– Но вы хотя бы здороваетесь?

– Мы не видимся.

– А если бы встретились?

– Не знаю.

– Сергей Никоненко, вспоминая учебу во ВГИКе, рассказывал, как вас любила Тамара Макарова. Приносила на занятия в кастрюле сардельки – якобы учиться правильно и красиво есть, а на самом деле целью было подкормить детдомовца Губенко.