Маркс против русской революции - Сергей Кара-Мурза Страница 26

Вводя в свое обществоведение понятие прогрессивных и реакционных наций, основатели марксизма, казалось бы, вступали в неразрешимое противоречие с классовой теорией. Ведь в середине ХIХ века, после выхода в свет «Манифеста коммунистической партии», следовало бы говорить о прогрессивности и реакционности классов , а не народов . Реакционными перед нами должны были предстать немецкая, польская и венгерская буржуазия и помещики, а прогрессивными — славянские (чешские, хорватские и галицийские) пролетарии. Если получилось не так, то следовало бы по крайней мере объяснить, почему классовая теория во время революции 1848 г. была «отменена» ее создателями.

Противоречие было настолько очевидным, что корреспондент кёльнской газеты написал: «Так называемая демократическая печать Германии стала в австро-венгерском конфликте на сторону мадьяр… Как странно, однако! Немецкие демократы на стороне той аристократической касты, для которой, несмотря на ХIХ век, ее собственный народ всегда был misera contribuens plebs [жалкий народ, платящий налоги]; немецкие демократы на стороне самых наглых угнетателей народа!»

Ответ Энгельса [30], из которого и взята эта цитата, груб и язвителен, но убедительным его назвать нельзя. Все его доводы сводятся к следующему:

1) Среди депутатов, собравшихся в революционном парламенте у Кошута, насчитывается всего 11 магнатов, а магнат Эстергази вообще дезертировал. И мадьярские офицеры из аристократов тоже нередко предают дело революции.

2) «Большинство венгерских дворян, как и большинство польских дворян, — сущие пролетарии, все дворянские привилегии которых сводятся к тому, что их нельзя подвергать телесному наказанию».

3) «Допустим, что мартовская революция в Венгрии была чисто дворянской революцией. Разве это дает австрийской монархии право угнетать венгерское дворянство, а тем самым и венгерских крестьян так, как она угнетала галицийских дворян, а при их помощи и галицийских крестьян?»

Первый довод в социологическом плане негоден. Из того, что самый богатый магнат уехал, а среди депутатов не так уж много магнатов, ничего не следует, мера использована негодная и довода оппонента не опровергает. Собственно, Энгельс и не пытается опровергнуть этого довода.

Второй довод настолько парадоксален, что его можно считать попыткой ответить оппоненту шуткой. Помещики — это сущие пролетарии! Ничего себе, классовый анализ. Все-таки средства различить помещика и пролетария в методологии марксизма должны быть.

Третий довод мне кажется не просто нелогичным, но и странным. Выходит, славян Галиции (русинов), даже галицийских дворян, австрийская монархия имела право угнетать, но такого же угнетения мадьяр немецкие демократы вытерпеть не могут! Хотя, угнетение славян по характеру было совсем иным, гораздо более жестким. Но главное, Энгельс просто ушел от разговора в терминах классового подхода, который ему предложил реакционный хорватский журналист.

Что-то похожее на классовый анализ Энгельс дает в своей большой работе [12]. Но и здесь он сводится к обычным евроцентристским штампам. Энгельс выдвигает два очень туманных тезиса — о прогрессивном характере буржуазии и реакционном характере крестьян, «зараженных религиозным и национальным фанатизмом».

Он пишет: «Движущий класс, носительница движения, буржуазия была повсюду немецкой или мадьярской. У славян с трудом создается своя национальная буржуазия, а у южных славян это имело место только в отдельных случаях. А вместе с буржуазией в руках немцев и мадьяр находилась промышленность, находился капитал, развивалась немецкая культура, и в интеллектуальном отношении славяне тоже подчинялись немцам, вплоть до Хорватии. То же самое произошло — только позднее и потому в более слабой степени — в Венгрии, где мадьяры вместе с немцами стали во главе интеллектуального и торгового развития».

О рабочем классе не сказано ни слова, а о славянах, которые в подавляющем большинстве были крестьянами , сказано: «Так как движение крестьян, которые повсюду являются носителями национальной и местной ограниченности, необходимо принимает местный и национальный характер, то вместе с ним опять возникла старая борьба между нациями» [12, с. 180]. Вот так доктрина прогрессивных и реакционных народов увязана с классовой теорией.

В 1848-1849 гг., когда революционные события были перед глазами или еще свежи в памяти, Энгельс и не думал отрицать, что движущей силой революции была демократическая буржуазия или, как в Польше и Венгрии, дворянство. Это «социальное» измерение маскировалось введением категории революционного народа (немцы, мадьяры и поляки). Позже Энгельс изменил акценты и в 1893 г. писал о событиях 1848 г.: «Повсюду эта революция была делом рабочего класса, именно он строил баррикады и расплачивался своей кровью» [42, с. 381]. Это странное утверждение. Почему же вдруг революция польской шляхты и венгерских аристократов вдруг стала «делом рабочего класса»?

Когда Энгельс пишет о славянах как реакционных народах, он в ряде мест делает оговорку, которая может создать впечатление, будто он допускает их превращение в «исторические» нации, достойные того, чтобы в будущем заслужить право на национальное существование. Эта оговорка касается участия народов в революции. Энгельс пишет: «Революция 1848 года заставила все европейские народы высказаться за или против нее… Вопрос был в том, какая нация возьмет на себя здесь революционную инициативу, какая нация разовьет наибольшую революционную энергию и тем обеспечит свое будущее. Славяне остались безгласными, немцы и мадьяры, верные своей прежней исторической роли, стали во главе движения. И тем самым славяне были окончательно брошены в объятия контрреволюции» [16, с. 301-302].

Как мы видим, Энгельс считает, что любой европейский народ, чтобы обеспечить свое будущее, был обязан «развить наибольшую революционную энергию». Слово «наибольшую» тут, конечно, не годится, ибо в таком случае билет в будущее получил бы всего-навсего один народ. Смягчим требование — будущее, согласно критерию Энгельса, будет обеспечено всем народам, принявшим активное участие в революции на стороне революционеров. Понятно, что сам Энгельс не является вершителем судеб народов, и его тезис надо понимать не как предписание, а как прогноз, вытекающий из обществоведческого анализа, проведенного по методологии марксизма. Прогноз этот, как известно, не сбылся даже в малой степени. Значит, в чем-то важном методология анализа Энгельса неверна . Где же рефлексия, где поиск источника ошибки?

Нет рефлексии, нет поиска ошибки, и причина, на мой взгляд, проста — нет тут никакой методологии и никакого анализа. Есть жесткая идеологическая установка, которая отвергает нормы научного метода (хотя бы норму беспристрастности). Прогноз Энгельса совершенно неправдоподобен, он противоречит здравому смыслу и логике. Почему сербы и русины, которых угнетали венгерские и польские помещики, должны были в момент революционного хаоса броситься на помощь своим угнетателям и воевать против русской армии, в которой они видели братскую силу? Если бы это случилось, как раз тогда и можно было бы усомниться в жизнеспособности (да и просто разумности) славян.