Качели - Сергей Кургинян Страница 24

Я только что эскизно описал, какими способами можно «создавать» предмет под названием «элита» и этот предмет исследовать. Конституирование предмета и описание метода называется гносеологией. Цель гносеологии — истина о предмете. Собираются первичные данные. Они классифицируются. Преобразуются. Потом выдвигаются гипотезы. Потом гипотезы проверяются на прочность с помощью определенных процедур (процедуры верификации). Прошедшие проверку гипотезы получают статус моделей или теорий.

Для гносеологии все подлежит опредмечиванию. Любой человек, становясь исследователем, хочет докопаться до все более глубоких уровней понимания того, что он исследует. И в этом смысле он абсолютно аморален. Отсюда классическое разделение на истину (гносеология), красоту (эстетика) и справедливость (этика). А также отрицание каких-либо пересечений между тремя этими сферами критериальности и вытекающей из критериальности деятельности. Ученый — это ученый. Судья — это судья. Художник — это художник. Прекрасное не обязано быть истинным и справедливым. И так далее.

В этом смысле профессиональная этика крайне проблематична. Ученый считает, что у него есть одна-единственная задача: добыть истину о предмете. И что методы, которыми он добывает истину, делятся только на эффективные и неэффективные. Любое же другое деление означает вторжение в его гносеологическую сферу неких посторонних соображений. Сегодня, говорит ученый, вы станете навязывать мне этические соображения. Завтра — идеологические. В итоге вы займетесь новой разновидностью инквизиции.

Что говорил по этому поводу доктор Менгеле, экспериментировавший в фашистских концлагерях над узниками? Он говорил, что он ученый. Что он добывал некое знание о человеке, используя экспериментальные методы. Что его экспериментальный материал все равно был бросовым (люди, находящиеся в лагерях смерти, подлежали уничтожению). Что тем самым он придал какой-то смысл мучительному существованию этих людей. Они все равно бы умерли. Без всякого блага для человечества. А так они умерли, принеся человечеству новые знания, а значит, и новые возможности.

«Этот человек был обречен, — говорил доктор Менгеле. — И он погиб бы все равно. Мера зла была бы та же самая, и она определялась не мною… Но я клал на другую чашу весов некое добро. Данный человек погибал, а полученные знания могли бы спасти потом тысячи больных. Как вы смеете осуждать меня за это?» Но ведь его осуждали. А он и ему подобные не склоняли головы, а требовали объяснений. «Почему, — спрашивали они, — вы не осуждаете тех, кто делал ядерное оружие? Или химическое оружие? Ведь определенные газы могут использоваться только для уничтожения людей. Другого смысла их исследования не имеют».

Разделение всего на истинное, справедливое и прекрасное — эффективно и одновременно чудовищно. Оно лежит в основе тысячелетий человеческого прогресса. И оно же может погубить человечество. Человечество постепенно это осознает. Оно осознает, что не может беспредельно раскрепощать обособленное от всего остального познающее начало. Что это начало должно быть поставлено в какие-то рамки. Даже тогда, когда речь идет об отношениях между исследователем и природным объектом. Как минимум, этот исследователь своими исследованиями не должен истребить всю природу ради понимания ее сути. А он вас спросит: «Почему это, собственно, я не должен ее истребить?»

Вы ответите, что он сам и его собратья являются природными существами. И что истребление природы ради познания убьет человечество, которому это познание призвано служить. А он вам ответит, что познание служит не человечеству, а истине. И, строго говоря, будет прав. Он будет прав по отношению к самой фундаментальной процедуре, разделившей все на эти слагаемые. И он вам скажет, что, наверное, надо делить иначе. Но поскольку никто не знает, как, а этот метод разделения освящен веками и тысячелетиями, то вы должны отойти в сторону и не вмешиваться. А когда-нибудь сформируется новая структуризация этого самого «всего». И он, ученый, будет тогда иначе себя вести.

Вопрос этот настолько масштабен и актуален, что попытка обсуждать его в исследовании, имеющем вполне отчетливые прикладные рамки, вряд ли уместна. Такой вопрос можно только зафиксировать. И использовать для прояснения существа нашей конкретной исследовательской ситуации. Существо же это состоит в следующем (рис. 9).

Итак, есть исследователь (элемент А) и исследуемое (элемент Б). Есть два типа отношений между А и Б. В рамках первого типа отношений исследователь связан одним обязательством — раскрыть истину об исследуемом. В рамках второго типа отношений у исследователя есть другие обязательства перед исследуемым. А также перед самим собой. И так далее. Что это за обязательства? И как они могут быть классифицированы?

Рис. 9

Тут все зависит от предмета. Одно дело, если предметом являются газовые испарения или минералы. Но если предметом становятся не камни, не крысы, а люди? Там, где предмет — люди, уже «совсем нельзя» ограничиваться лишь обязательствами первого типа, хотя они носят неснимаемый характер.