Последняя цивилизация. Политэкономия XXI века - Василий Галин Страница 22

Моральная деградация ведет к социальному разрушению общества, люди перестают воспринимать других людей как равных, а лишь как инструмент для достижения собственных эгоистических целей. люди все меньше становятся людьми и все больше «волками Гоббса». Тот же самый процесс происходил накануне обеих мировых войн, люди постепенно теряли человеческое. И нужен был лишь небольшой толчок, чтобы все утончающаяся ткань, отделявшая человека от зверя, была прорвана. Неравенство, становясь чрезмерным, из двигателя общественного развития превращается в его убийцу.

Исчерпание накопленного социального капитала приводит к разрушению социальной ткани общества . Примером в данном случае могут являться данные Ж. Твенге из университета Сан-Диего, исследовавшего предпочтения представителей трех групп поколений «бэби-бумеров» (1945–1965 гг.р.), «сорокалетних» (1965–1980 гг.р.) и «миллениума» (после 1980 г.). «Миллениумы» оказались наименее социально-ориентированы. Доля американских студентов, стремящихся к богатству, составляла для «бэби-бумеров» — 45 %, для «сорокалетних» — 70 %, для «миллениумов» — 75 % [405].

Д. Сакс указывает на углубление культурных, географических, расовых и классовых различий: «Америка стала страной посторонних. А это отчуждение сопровождается снижением доверия » . По словам социолога Б. Патнэма, американцы «уходят в глухую оборону», особенно в крупных городах, где проживают различные этнические группы, не знающие друг друга и не доверяющие друг другу В результате страдает всякое реалистичное понимание жизни «других»» [406]. Не случайно проблема сохранения «социального единства» (Social cohesion) приобретает все большую остроту в последнее время [407].

Разрушение социальной ткани общества ведет к нарастанию ощущения понижения безопасности в американском обществе, что связано с усилением тревожности [408]. «Своего рода закрытые общины, отгороженные от других, которые стали расти, как грибы, в пригородах в 70-х и 80-х гг., рассматриваются многими как наглядные символы полной недоверия, распавшейся на мелкие единицы и изолированной Америки», — пишет Ф. Фукуяма. По его мнению, «закрытые общины пытаются воссоздать внутри своих стен подобие физической безопасности» [409].

Наиболее ощутимо разрушение социальной ткани общества проявилось в падении доверия к демократическим институтам. «Мы либо имели дело с абсолютно грязной игрой, либо рехнулись, — восклицали герои книги М. Льюиса, непосредственные участники событий, предшествовавших Великой рецессии. — Мошенничество было настолько очевидным, что мы испугались, не подорвет ли оно нашу демократию » [410]. «Грядет кончина демократического капитализма» [411].

«Еще одной жертвой произошедшего стала вера в демократию, — подтверждал Д. Стиглиц. — В развивающемся мире люди смотрят на Вашингтон и видят систему управления, позволяющую Уолл-стрит диктовать правила, которые работают на обеспечение корыстных интересов и ставят при этом под угрозу всю мировую экономику… Уолл-стрит получила деньги в таких количествах, о которых даже самые коррумпированные руководители в развивающихся странах никогда и не думали в самых светлых своих мечтах» [412]. На эти деньги покупается, прежде всего, государственная власть и политическое влияние.

«Богатые… платят за дорогие избирательные кампании президентов и конгрессменов… — отмечает в связи с этим Д. Сакс, — и богатые получили контроль над политической системой» [413]. Д. Сакс поясняет, как это происходит: «В Америке все дороги во власть идут через телевидение, а доступ к нему зависит от наличия больших денег. Данная простая логика отдала американскую политику в руки богатых, влияющих на неё, как никогда прежде» [414]. Другим инструментом являются «корпоративные взносы в пользу избирательных кампаний, (которые) все больше подрывают демократический процесс, и делается это с благословения Верховного суда США» [415].

…

По данным Л. Лессинга из Гарвардского университета, менее 1 % американцев жертвуют на политические кампании более 200 долл., а максимальные пожертвования кандидатам перечисляют менее 0,5 % жителей страны. По мнению Л. Лессинга, опубликованном в The New York Times, «избирательные кампании, финансируемые 1 % населения, никогда не завоюют доверия остальных 99 % и не будут восприниматься никем из них иначе, как коррумпированные» [416].

Если следовать древнегреческим представлениям об обществе, то современная политическая система США весьма далека от демократии. Платон скорее определил бы ее как олигархию — власть, определяемую наличием денег. Платон также описывает и процесс перехода от правления, названного им тимократией, к олигархии: «кладовая у каждого дома полна золота, губит это правление; ибо богатые изобретают, на что его потратить, и для этого изменяют законы, которым не повинуются ни сами они, ни жены их…». «Жадные до денег… они будут трястись над собственными деньгами, так как чтут их и собирают скрыто, чужие же тратить им понравится…». «По склонности смотреть друг на друга и подражать таким же, как все они, делается и простой народ… простираясь далее в стяжательстве, граждане чем выше ставят деньги, тем ниже добродетель », — это противоположные чаши весов [417].

…

Переход от платоновской тимократии к олигархии невольно вызывает ассоциации с переходом, произошедшим во времена Рейгана-Тэтчер от общества всеобщего благосостояния к неолиберальному обществу. Эту ассоциацию подчеркивает и описание современного перехода, которое дал Д. Стиглиц: когда «финансовые институты обнаружили, что в нижней части общественной пирамиды имеются деньги… они сделали все возможное…, чтобы переместить эти деньги ближе к вершине пирамиды» [418].

Демократия противоречит самому либеральному пониманию свободы. Друг М. Фридмана экономист А. Мельцер, сторонник неолиберализма, так описывает эту головоломку: «Голоса распределяются равномернее, чем доходы… » [419]. Демократия не может существовать при наличии огромной разницы в доходах, при разрушении социальной ткани общества. Видимость демократии в данном случае сохраняется лишь за счет того, что власть «покупает избирателей», формируя позитивные ожидания , например, или путем предоставления дешевых кредитов, или обещаний каких-либо недостижимые социальных гарантий… «Но когда настанет день расплаты, «откуда возьмутся деньги на восстановление утраченного доверия?» — риторически вопрошает Ж. Аттали [420]. «Подкуп» — это лишь временная мера, действующая до тех пор, пока у правящей элиты хватает ресурсов на него. Как только ресурсы закончатся, закончится и видимость демократии…

Тревога сквозила и в словах бывшего главы Федерального резерва. Ее источником, по словам А. Гринспена, стала утрата доверия и нарастание партийного радикализма между республиканцами и демократами: «голоса при обсуждении законопроектов распределяются теперь не в соотношении 60 % к 40 %, как раньше, а в пропорции 95 % к 5 %. В итоге принимаемые законы стали сильно партийными» [421]. Эксперт в области выборов Н. Орнстейн отмечает, что раньше «член другой партии воспринимался как личный друг, с которым есть определенные разногласия… А сегодня (2008 г.) представителей иной партии воспринимают не как соперников, а как врагов. Очевидно, что врага следует уничтожить. Это создает совершенно иную динамику отношений» [422]. Непримиримые столкновения между демократами и республиканцами по ключевым экономическим вопросам: повышения потолка государственного долга, налогов на богатых, секвестирования бюджета…, грозящие, по словам президента Б. Обамы, Армагеддоном мировой экономике, наглядно демонстрирует уровень радикализации политической ситуации в США.