ИГИЛ. Зловещая тень Халифата - Андрей Кемаль Страница 21

Тем не менее, его тишайший салафизм является исламским антидотом от джихадизма в стиле Багдади. Людей, приходящих к вере со стремлением повоевать, вряд ли что-то остановит, и они все равно станут джихадистами. Однако для тех, у кого главным мотивом является поиск ультраконсервативной и бескомпромиссной версии ислама, тишайший салафизм может стать хорошей альтернативой. Это не умеренный ислам; большинство мусульман считают его крайним. Но это такая форма ислама, которую буквалисты вряд ли посчитают лицемерной или кощунственно очищенной от всяких неудобств и затруднений. Лицемерие – это грех, к которому идеологизированная молодежь относится нетерпимо.

Западным руководителям лучше вообще не вмешиваться в исламские теологические дебаты. Барак Обама сам едва не заплыл в воды такфира, когда назвал «Исламское государство» «не исламским». Здесь ирония в том, что его, как немусульманина, но сына мусульманина, самого можно назвать вероотступником, а он объявляет такфир мусульманам. Такие заявления вызывают смех у джихадистов. («Это как измазавшаяся в собственных фекалиях свинья, дающая советы другим о личной гигиене», – позлорадствовал один в Твиттере.)

Я подозреваю, что большинство мусульман по достоинству оценили чувства Обама: президент выступил на их стороне против Багдади и одновременно против немусульман-шовинистов, пытающихся обвинить их в преступлениях. Но люди подверженные идеологии ИГ, только утвердятся в своих подозрениях: да, США лгут о религии, действуя в своекорыстных интересах.

В узких рамках своей теологии «Исламское государство» наполнено энергией и даже творческим началом. Но за этими рамками оно неинтересно и скучно: этакое представление о жизни как о вечном послушании, порядке и предопределенности. Муса Серантонио и Анджем Чаудари могут в мыслях и рассуждениях отходить от идей массовой смерти и вечных мучений, обсуждая достоинства вьетнамского кофе и пирожных с патокой, и совершенно очевидно получая удовольствие от обоих. Но мне кажется, что принять их мировоззрение – это все равно, что лишиться обоняния и перестать ощущать любые запахи, прозябая в пресном ожидании загробной жизни.

Да, мне в определенной степени понравилось быть в компании этих людей. Это было некое состязание в интеллекте с ощущением собственной вины. Прочитав в марте 1940 года Mein Kampf, Джордж Оруэлл, в своем отзыве на книгу признался, что так и не смог возненавидеть Гитлера. Было в этом человеке некое качество, делавшее его похожим на жертву несправедливости и мальчика для битья, пусть даже его цели были подлыми и омерзительными. «Если он убивал мышь, то знал, как создать впечатление, будто он убил дракона», – писал Оруэлл. У приверженцев ИГ есть аналогичная притягательность. Они верят, что лично вовлечены в борьбу, которая важнее и шире их собственных жизней, и что участие в этой драме на стороне праведности есть привилегия и удовольствие, особенно если это сопряжено с тяготами и лишениями.

Оруэлл писал, что фашизм …психологически намного более здравая концепция, чем гедонистическое восприятие жизни … Если социализм, и даже капитализм (менее охотно) говорят людям: «Я предлагаю вам хорошо провести время», то Гитлер говорит им: «Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть». И в результате вся нация падает к его ногам… Мы не должны недооценивать эмоциональную привлекательность фашизма.

Религиозную и интеллектуальную привлекательность «Исламского государства» мы тоже не должны недооценивать. То, что ИГ выдвигает в качестве догмата веры грядущее исполнение пророчества, как минимум говорит о сметке нашего оппонента. Он готов приветствовать свое собственное, едва ли не полное уничтожение, даже в окружении сохраняя уверенность в том, что получит помощь и утешение свыше, если сохранит верность учению пророка. Идеологические инструменты могут убедить некоторых людей в том, что посыл у этой группировки ложный, и что военными средствами можно предотвратить творимые ею ужасы. Но такая невосприимчивая к убеждению организация, как «Исламское государство», вряд ли поддастся каким-то мерам, кроме военных. И война эта будет долгой, пусть она и не продлится до скончания веков.