Ироническая империя: Риск, шанс и догмы Системы РФ - Глеб Павловский Страница 2

Оба парадокса были сформулированы примерно в одно и то же время – в 70-е годы прошлого века. Американский социолог Теда Скочпол, разбирая сходства и различия французской, русской и китайской революций, вывела тезис об «этатистском обществе». В обществах такого типа механика становления и эволюции государства опережает эволюцию общества. Социальная мобильность, система иерар­хий и накопление богатства реализуются не вне государства, а внутри. Эти механизмы не просто не автономны, они подчинены логике развития государственного аппарата (государство в веберовском смысле) и логике действий государства как актора (государство в токвилевском смысле). С одной стороны, это действительно приводит к тому, что единственным «объектом желания» любой революционной силы в «этатистском обществе» становится государство как таковое: не захватив аппарат, не став государственным актором, революция не способна добиться своих целей; вопрос массовой поддержки, проблема построения массовой партии просто не стоит на повестке такой революции. С другой, получается, что государство в «этатистском обществе» способно разрушать себя изнутри, ведь раз в виде «общественной силы» есть только оно, то только оно и способно действовать, в том числе действовать революционным образом, действовать, уничтожая самоё себя.

Второй парадокс в те же годы сформулировал российский историк Михаил Гефтер. Поскольку Россия стала империей, не успев стать ни страной, ни нацией, государство в обоих смыслах – веберовском и токвилевском – не успело прорасти. Возникло нечто иное – протез государственности, инструмент масштабирования локальных паттернов властвования (холопства, местничества, вотчинного права, дворянской вольности и т. д.), не имевших, за отсутствием государства, легитимного статуса на гигантское пространство Евразии. Возник «социум власти»; слово «социум» в данном случае стоит воспринимать без иронии, так как оно было использовано примерно за 30 лет до того, как написанные под копирку кандидатские и докторские диссертации о «российском социуме» почти полностью его дискредитировали. Этот «социум власти», по мысли Гефтера, является главным препятствием построения национального или любого иного, в том числе, если читать гефтеровский проект Конституции СССР, и советского тоже, государства как такового. Механизмом асимметричной компенсации отсутствия государства-нации, по Гефтеру, становится культура: «Война и мир» Толстого и публицистика славянофилов и западников возникают на месте так и не написанного общественного договора.

#СистемаРФ Павловского, прежде всего, маркирует спутанность «этатистского общества» и «социума власти», обозначает эту точку как место, откуда дóлжно начинать теоретизирование о «российском авторитаризме». Отправной точкой такого теоретизирования становятся эти две идеи. Идея так и не родившегося государства, ежесекундно подменяемого клонированными, но и вариативными в каком-то смысле практиками господства «здесь и сейчас», которые, будучи негосударственными, редуцируют «шансовую», по Максу Веберу, природу государства к прямому и ничем не ограниченному насилию. И идея общества, растворенного в государстве, – общества, аномия которого является обратной стороной его «встроенности» в государственные механизмы, его успешности. #СистемаРФ возвращает нас к табуированному, маргинальному, но от этого еще более важному, принципиальному сегодня для политического теоретизирования вопросу. Вопросу о лумановском «единстве различения» двух ключевых категорий модерной политической мысли, вопросу о единстве различения «государства» и «общества». Оба парадокса – и «социум власти», и «этатистское общество» – показывают, какими могут быть окольные пути к этому единству. А #СистемаРФ служит дорожным указателем, направляющим мысль в сторону других, новых парадоксов «неправильного политического».

Диктатура без государства

Римляне не знали, что историческое время может иметь цель – в виде ли конца света или торжества разума. Поэтому диктатура как институт римской политической жизни не может рассматриваться в качестве аналогии современной диктатуры. Война и мир, урожайный и голодный годы, праздники и казни не имели конечной, внешней по отношению к событийному ряду цели, как и сам progressus, – все это были лишь этапы цикличной, замкнутой, имманентистской истории, то есть истории как таковой. Causa – часть титула римского диктатора, разъясняющая, что именно он должен свершить в рамках простого уравнения: удвоение властных полномочий (один диктатор вместо двух консулов) и сокращение вдвое срока действия этих полномочий (полгода вместо года) – не имеет ничего общего с «целью» в современном понимании.

Никакого трансцендирования по ту сторону закона, описанного Карлом Шмиттом в качестве ключевой черты суверенной власти как таковой, римская диктатура не знала. Она никуда не трансцендировала и ничего не превосходила. «Чрезвычайные положения» – от конфликта с богами, требующего назначения Dictator clavi figendi causa, то есть диктатора, уполномоченного забить годовой гвоздь в храме Юпитера Капитолийского, до устройства публичных игр или управления военными действиями – не были «чрезвычайными», так как все они уже были включены в набор циклически повторяющихся вариаций истории города.

Модерная диктатура, напротив, возникает как эффект открытого горизонта линейного, а не циклического понимания истории. Здесь всё как в первый раз: каждое новое ЧП как бы уничтожает исторический опыт предыдущего, каждая новая война становится «последней», каждое новое бедствие – беспрецедентным. Такой исторический горизонт требует не ритуала, не молитвы и покаяния, не поиска прегрешения, открывшего дверь очередной «Черной смерти», а сверхусилия суверенной власти, направленного на прорыв по ту сторону закона и истории. Здесь мы обнаруживаем второе после парадокса спутанности «общества без государства» и «государства без общества» принципиальное для понимания #СистемаРФ обстоятельство. Модерная диктатура может рутинизироваться, рутинизируя режим ЧП, утверждает Павловский. Модерная диктатура не требует государства-нации в качестве «носителя», рутинизируя ЧП; оно способно притворяться то оскорбленной империей, то бодрящимся актором-модернизатором, то суровым искоренителем скверны, оператором чисток и репрессий.

При этом рутинизация ЧП – рутинизация модуса «государства, борющегося с беспрецедентным бедствием», – оказывается чуть ли не спасением для «общества». Такая рутинизация превращает ЧП в перформанс. Каждое новое ЧП становится, если немного изменить формулировку Бернарда Манена, эпифеноменом «аудиторного авторитаризма», предельно реалистичным шоу, которое как бы «перезагружает» медийную оболочку диктатуры без государства. Поэтому убегающей от бремени собственного прошлого #СистемаРФ, в отличие от хунты, военной диктатуры или полицейской диктатуры, не нужны реальные массовые репрессии для собственного воспроизводства. Она может притвориться любой из вышеперечисленных оболочек под нужду нового ЧП, а затем просто отбросить эту оболочку и найти новую.

Рутинизация ЧП порождает еще один эффект, о котором пишет Павловский, – эффект спонтанной «массовой сделки» населения с каждым новым модусом #СистемаРФ. Политическая поддержка обычно объясняется в терминах рационального выбора. Налоговые и экономические интересы, запросы и ожидания – шире, любые чувствительные точки повестки тех или иных социальных групп находят свою реализацию в виде относительно рационального (по крайней мере, объяснимого в рациональных терминах) политического поведения: голосования, пожертвований, участия в массовых акциях. Павловский убедительно показывает, как миллионы единиц адаптированного к рутине ЧП рационального политического поведения буквально создают агрегированную иррациональность #СистемаРФ.