Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин Страница 18

Кто говорит, что не любит сплетничать, тот, скорее всего, лицемер. Сплетничают все. Сплетничают про меня, сплетничаю и я, это естественно, на этом держится как минимум индустрия таблоидов, а если совсем честно, то и весь мир. У кого какая зарплата, кто к кому ушел от жены или кто и почему сменил работу, и что-нибудь еще в этом роде — кому не интересно поговорить на эти темы? Да всем интересно. И, встречаясь с какими-нибудь приятелями, я и им рассказываю, что слышал в последнее время, и от них тоже что-нибудь такое узнаю. Параллельные медиа практически.

Законы на рынке сплетен буквально те же, что и на рынке обычных новостей. Бизнесмен Полонский дает интервью сотнями, и поэтому он никому особенно неинтересен. Бизнесмен Сечин интервью не дает совсем, поэтому даже я, далекий от нефтяной тематики человек, мечтаю взять у него интервью (и у меня даже готов первый, он же последний, вопрос: «Игорь Иванович, ну какого черта, а?»). Или про Волочкову — она так назойливо объясняется в любви Николаю Баскову, что всерьез сплетничать о Волочковой просто неприлично. Другое дело — депутат Мария Кожевникова: уже который раз, обсуждая с кем-нибудь светские сплетни, я слышу вопрос о личной жизни депутата Кожевниковой, и ни у кого нет ответа на этот вопрос. А ведь у Марии Кожевниковой должна быть какая-нибудь личная жизнь, которая бы все объясняла. Версия «дочка хоккеиста» с самого начала была так себе, а сейчас не работает вообще. Хоккеистов на свете много, и дочек у них тоже много, а депутат Кожевникова — одна. Вот каннская вечеринка Chopard, на которой даже Ума Турман — не звезда Тарантино, а жена Арпада Бюссона, — так вот, на этой вечеринке, где собираются крупнейшие в мире клиенты ювелирного бренда, из полутора допущенных туда русских одна — Мария Кожевникова, и вот сиди и гадай — она там как кто? Как дочка хоккеиста, как звезда сериала «Универ», как депутат Государственной думы или как кто-нибудь еще? И вообще-то об этом писать бы российским таблоидам, но они почему-то предпочитают публиковать прослушки Навального и Офицерова, заботливо слитые им Следственным комитетом.

О депутате Кожевниковой я вспомнил на контрасте событий, когда следил за судом по мере пресечения для Вадима Коровина, отказавшегося уступать дорогу кортежу на Рублевке. Коровин в клетке, Коровина задерживают на трое суток, из зала суда выгоняют журналистов, источники сообщают, что Коровин не уступил дорогу не Кирьянову, а Колокольцеву, — интересный и увлекательный сюжет.

Я Коровина знаю лично года полтора. Такой натурально политический маньяк — собственно, автобиография говорит сама за себя: «на форуме «Последняя осень» продемонстрировал 6 оппозиционных документальных фильмов», боже мой. Таких маньяков я знаю много. Не суперзвезды, не лидеры, не члены Координационного совета, не мурзилки. Просто вот парня переклинило на каком-то этапе, наклеил себе на машину надпись «Я против жуликов и воров», ходит на митинги, шлет деньги «Роспилу», троллит омоновцев; если кого и называть политическими животными, так это таких, как Коровин. И для этих политических животных сегодня единственная возможность попасть в федеральные новости — дотроллить власть до той степени, чтобы она не заленилась тебя судить и сажать. Других лифтов для политически активного честного гражданина у нас, кажется, нет.

Суд над Коровиным в каком-то смысле более показателен и более трагичен, чем суд над Навальным. Навальный — лидер, для которого в любом случае и суд, и тюрьма — элементы обязательной лидерской программы. Коровин же — «типичный представитель», человек того типа, который всегда находится там же, где и все остальные активные граждане, готовые участвовать в «общественно-политических движухах». Полтора года назад это была Болотная, год назад — «Оккупай Абай», а сейчас это тюрьма. Таких «типичных представителей» много, они разные, и вряд ли найдется на свете человек, которому они понравились бы все. В естественной среде они разделились бы на партии, боролись бы друг с другом, у нас ведь даже есть задокументированный лабораторный эксперимент такого рода — Съезд народных депутатов 1989 года, когда ошеломленная страна вдруг увидела несколько сотен новых лиц, готовых политиков, которых не было еще вчера, — сидели кто на университетской кафедре, кто на заводе, кто вообще черт знает где, пока телевизор показывал безальтернативную капээсэсовскую власть. Повернись позднесоветская история чуть иначе, кто-нибудь писал бы о полностью потерянном поколении, которое могло бы стать новым политическим классом, но не стало. Сегодня именно такими словами можно описать перспективы политических активистов с Болотной, для которых места в обществе просто не предусмотрено.