Путин, учись у Сталина! Как спасти Россию - Дмитрий Верхотуров Страница 18

После всплеска эмоций выяснялось, что разоблачитель и ниспровергатель Сталина, как правило, совершенно не в курсе, в чем состояло это самое обвинение. Он лишь усвоил, что «расстреляли ни за что». Но и в тех случаях, когда кое-какие сведения имелись, выяснялось, что за конкретным репрессированным числился весьма солидный букет всяких проступков и преступлений, начиная с халатности и злоупотреблений служебным положением, заканчивая передачей секретных сведений иностранцам, диверсиями и терактами. В особенности много терактов совершалось в деревне до и во время коллективизации. В те годы профессия селькора – сельского корреспондента была очень рисковой. Многие селькоры погибли от рук тех, о чьих злоупотреблениях они писали в местные и центральные газеты.

Размах этого терроризма против прессы был таков, что с 1 октября 1924 года Верховный суд СССР квалифицировал убийства селькоров как террористический акт, коим эти убийства по сути и были. Их цель – запугать корреспондентов и население, чтобы ни слова о местных злоупотреблениях и преступлениях, о которых часто писали селькоры, не выходило за пределы узкого круга. Нападениям и покушениям подвергались не только селькоры, но и колхозные активисты, работники советских органов и милиционеры, коммунисты и комсомольцы. Этот вал терроризма начался на самых первых порах коллективизации, когда колхозы еще были редкими. К примеру, за 1924 год было зафиксировано более 400 терактов, из них 30 % убийств. Или вот, избирательная кампания 1926 года по выборам в сельсоветы: убито 8 человек, ранены 25 членов избиркомов, 23 советских работников, 5 коммунистов, комсомольцев и активистов. Доходило до массовых драк и вооруженных перестрелок.

Эпоха коллективизации была еще более кровавой. В 1928 году в РСФСР совершено 400 убийств, в 1929 году – 384 убийства, 1300 мятежей с участием более 300 тысяч человек, 30 тысяч поджогов колхозов. В 1930 году пошли валом уже крупные организованные восстания, организация крупных банд, убийства, поджоги, грабежи колхозного имущества. После всей этой мрачной статистики очень интересно слушать и читать о том, что раскулачиваемые якобы были ни в чем не виновны.

Значительная часть этих сельских террористов и бандитов или сумела скрыться от преследования, или же сумела неплохо устроиться в местах высылки или ссылки. Множество раскулаченных работало на стройках, многие даже оказывались со временем в числе местного руководства, где и продолжали привычные для себя дела. В городах также хватало всякого преступного элемента, а в 1930-х годах появлялись многочисленные факты бытового разложения советского руководства самых разных уровней, злоупотреблений и хищений. Не говоря уже о бывших белогвардейцах, иностранной агентуре, особенно в приграничных районах, засылаемых из-за границы диверсантах (чем особенно активно занимались белогвардейские организации за рубежом), членах разгромленной и загнанной в подполье партийной оппозиции.

Если заняться раскапыванием деталей тех или иных дел, ну или просто поинтересоваться, в чем именно обвиняли репрессированных, то картина всего процесса чистки кадров резко меняется. Подавляющее большинство обвинений имело под собой веские основания, иной раз такие, что потомки, изучающие следственные дела, очень удивляются, узнавая о своих предках разные малоприятные подробности. Даже в рассмотренных выше примерах Шахтинского дела и процесса «Промпартии» (которые считаются «сфальсифицированными») вполне видны многочисленные признаки уголовных преступлений: взяточничества, злоупотребления служебным положением, растраты, халатности. Даже если считать обвинения во вредительстве, подготовке интервенции и шпионаже необоснованными, то все равно фигуранты этих дел должны были быть наказаны.

На мой взгляд, в том, чтобы архивы ОГПУ и НКВД оставались как можно дольше, желательно навсегда закрытыми для исследователей, больше всего заинтересованы именно разоблачители Сталина и родственники, уверенные в абсолютной невиновности репрессированных. Потому что если эти дела будут систематически исследованы, то от всей этой обличительной трескотни мало что останется. Тогда придется признать, что Советская власть действовала в основном правильно, защищаясь от настоящего вала преступности.

Когда в конце 1980-х годов началась шумная кампания по реабилитации «невиновных», участники ее, возможно, действовали из самых лучших побуждений. Однако спустя 20 лет мы можем наглядно видеть результат этой повальной реабилитации – страну захлестнул новый вал бытовой и организованной преступности, коррупции, многочисленных злоупотреблений. После введения в силу в 2008 году нового законодательства о борьбе с коррупцией и принятия Национальных планов противодействия коррупции масштаб преследований коррупционеров стал весьма большим. В 2011 году Следственный комитет передал в суд дела на 9219 осужденных по коррупционным преступлениям. Среди них было 692 чиновника, в том числе 13 министров из субъектов Федерации, 4 заместителя губернаторов, 60 депутатов органов местного самоуправления. Также было среди осужденных 1139 сотрудников правоохранительных органов, в том числе 250 следователей, 13 прокуроров и один судья. За первые полгода 2012 года опротестовано 270 тысяч незаконных нормативно-правовых актов, отменено 17 тысяч постановлений о возбуждении уголовных дел. Масштабы чистки от коррупции правоохранительных органов уже сопоставимы с чистками НКВД в 1936–1938 годах.

Интересно то, что сейчас одни и те же люди требуют усиления борьбы с коррупцией и одновременно голосят о «невинно репрессированных», кладут цветы к памятникам жертвам репрессий. Им и в голову не приходит, что своими реабилитационными кампаниями они, по сути дела, отворили ворота для нового вала преступности и злоупотреблений. Интересно, дальше они так же будут ставить памятники «невинно репрессированным» за коррупцию и носить цветы к ним?