Доктрина шока - Наоми Кляйн Страница 147

Несмотря на заявление администрации Буша о том, что XX столетие закончилось «решительной победой» свободного рынка над любыми формами социализма, многие латиноамериканцы прекрасно понимают, что в странах Восточной Европы и Азии произошел крах именно авторитарной версии коммунизма. Демократический социализм, при котором не только социалистические партии приходят к власти путем выборов, но и существуют демократические формы управления предприятиями и земельными владениями, показал свою работоспособность во многих регионах, от Скандинавии до эффективной традиционной кооперативной экономики в районе Эмилия-Романья в Италии. Именно такую комбинацию демократии и социализма пытался осуществить Альенде в Чили в 1970-1973 годах. Горбачев мечтал о подобной, хотя и не столь радикальной, модели для Советского Союза, который он думал превратить в «путеводную звезду социализма» по скандинавскому образцу. Хартия Свободы, вдохновлявшая народ на длительную борьбу за освобождение Южной Африки, также была одним из вариантов третьего пути: это не государственный коммунизм, но рынок, существующий параллельно с национализацией банков и природных ископаемых, доход от которых позволяет строить удобные жилые дома и достойные школы, это экономическая и политическая демократия. Рабочие, основавшие в 1980 году «Солидарность», призывали бороться не с социализмом, но за него, чтобы в итоге победившие рабочие могли сами руководить работой своих предприятий и своей страны демократическим путем.

Неолиберальная эра хранит в себе один грязный секрет: эти идеи проиграли не в результате открытого состязания в дискуссиях и не потому, что их не поддержали избиратели. Их грубо отбросили из соображений политической конъюнктуры. Когда люди начинали за них активно бороться, на них обрушивалось насилие — в виде танков Пиночета, Ельцина и Дэна Сяопина. Иногда же их предавали с помощью «вуду-политики», если воспользоваться выражением Джона Уилльямсона: так действовала тайная экономическая команда боливийского президента Виктора Паса Эстенсоро после его выборов (на фоне массового задержания профсоюзных лидеров); или представители АНК, тайно предавшие на переговорах Хартию Свободы ради секретной экономической программы Табо Мбеки; или уставшие лидеры «Солидарности», согласившиеся после выборов подчиниться шоковой терапии в обмен на денежную помощь. Именно потому, что мечта об экономическом равенстве настолько популярна и ее так трудно опровергнуть в честном сражении, приходилось использовать доктрину шоковой терапии.

Вашингтон всегда видел в демократическом социализме более опасного соперника, чем тоталитарный коммунизм — последний было куда легче дискредитировать и превратить в удобного врага. В 1960-1970-х годах для борьбы с опасной популярностью девелопментализма и демократического социализма обычно применялась одна излюбленная тактика: их приравнивали к сталинизму, намеренно игнорируя отличительные черты этих мировоззрений. (Сегодня с той же целью всякую оппозицию обвиняют в терроризме.) Яркий пример такой тактики дают рассекреченные документы, относящиеся к первым дням чикагского крестового похода в Чили. Хотя пропагандисты, финансируемые ЦРУ, изображали Альенде как диктатора советского типа, истинные опасения Вашингтона по поводу победы Альенде на выборах раскрывает служебная записка Генри Киссинджера для Никсона: «Успех на выборах марксистского правительства в Чили, безусловно, повлияет на другие части мира — и даже послужит прецедентом, — особенно это касается Италии; повсеместное распространение подобных моделей нарушит соотношение сил в мире и изменит наше положение в нем». Иными словами, необходимо было скорее устранить Альенде, чтобы воспрепятствовать распространению демократического, третьего, пути.

Он боролся за мечту, которая не потерпела поражения. Ее на время заглушили, как говорил Вальш, ее залили волной страха. И потому, по мере того как Латинская Америка приходит в себя после десятилетий шока, старые идеи возвращаются — происходит «повсеместное распространение подобных моделей», чего так опасался Киссинджер. После кризиса 2001 года в Аргентине противостояние приватизации стало обычным явлением на континенте, из-за чего свергались и ставились правительства; к 2006 году это движение породило «эффект домино». Луис Инасио Лула да Сильва был снова избран президентом Бразилии в основном потому, что превратил голосование в референдум относительно приватизации. Его противник из партии, ответственной за распродажу бразильских богатств в 90-е годы, появлялся на публике в обличье социалиста, участника гонок NASCAR, в куртке и бейсболке с логотипами государственных компаний, которые еще не были проданы. Однако избирателей это не впечатлило, и Лула получил 62 процента голосов, несмотря на скандалы, связанные с коррупцией в его правительстве. Вскоре после этого в Никарагуа Даниэль Ортега, бывший предводитель Сандинистского движения, сделал основой своей победной кампании постоянные перебои с подачей тока в стране; он уверял, что продажа национальной электроэнергетической компании испанской фирме Uniyn Fenosa после урагана «Митч» была причиной всех проблем. «Братья, вы страдаете от этих перебоев каждый день! — восклицал он. — Кто же привел Uniyn Fenosa в нашу страну? Это сделало правительство богачей, которое служит дикому капитализму».

В ноябре 2006 года выборы президента в Эквадоре превратились в идеологическую битву. Рафаэль Корреа победил бананового магната Альваро Нобоа, одного из богатейших людей в стране. Корреа использовал в своей официальной кампании песню группы Twisted Sister под названием «Нам это не нужно» (We're not going to take it) и призывал страну «преодолеть все ошибки неолиберализма». После победы новый президент Эквадора заявил, что он «не фанат Милтона Фридмана». К тому моменту уже заканчивался первый год пребывания на посту президента Боливии Эво Моралеса. Он послал военных, чтобы отнять месторождения газа у транснациональных «грабителей», и начал национализацию отдельных предприятий горнодобывающей промышленности. В то же время в Мексике прошли выборы 2006 года, фальсифицированные результаты которых были поставлены под сомнение, в результате чего возник беспрецедентный феномен «параллельного правительства» народа, когда решения принимались на улицах и площадях вне резиденции правительства в Мехико-Сити. В штате Оахака власти правого направления послали специальные отряды полиции, чтобы разогнать забастовку учителей, требовавших повышения заработной платы. Это породило во всем штате широкое возмущение против коррупции корпоративистского государства, длившееся несколько месяцев.

Политические лидеры Чили и Аргентины также противопоставляют свое направление экспериментам чикагской школы, хотя вопрос о том, предлагают ли они какие-то реальные альтернативы, остается предметом жарких споров. По меньшей мере, это победа на символическом уровне. Несколько членов кабинета аргентинского президента Нестора Киршнера, как и сам глава государства, во время диктатуры сидели в тюрьмах. 24 марта 2006 года, ровно через 30 лет со дня военного переворота 1976 года, Киршнер обратился к собравшимся на Пласа-де-Майо, где когда-то стояли матери людей, пропавших без вести, и заявил им: «Мы вернулись» — от имени поколения людей 70-х, переживших террор. Он сказал, что собравшиеся тут — это «лица 30 тысяч пропавших без вести наших товарищей, которые сегодня вернулись на эту площадь». Президент Чили Мишель Бачелет также принадлежит к числу жертв режима Пиночета. В 1975 году ее вместе с матерью бросили в тюрьму «Вилла Гримальди», знаменитую своими деревянными камерами для изоляции, где можно разместиться лишь скрючившись, и подвергли пыткам. Ее отец был военным, он отказался участвовать в перевороте и был убит людьми Пиночета.