Нервные государства - Уильям Дэвис Страница 13

НРУ оценило средства на спасение банков в 850 млрд фунтов стерлингов – в то время почти половина ВВП страны. В эту сумму также вошли приобретение долей в банках RBS, Lloyds, Northern Rock, обеспечение гарантий, страхование активов, обеспечение ликвидности и ссуды финансовому сектору. Правительству удалось это сделать благодаря значительному росту займов у населения, и в результате за период 2007–2011 годов национальный долг Соединенного Королевства почти удвоился. Спасение финансового сектора получилось беспрецедентным и драматичным и было достигнуто путем ряда срочных решений, принятых узким кругом политиков и советников, часто поздно ночью или по выходным, когда банки были закрыты. Скорость и масштабы происходящего заметно превосходили стандарты обычной бюджетной программы. Тем не менее в НРУ пришли к выводу, что, исходя из доступных свидетельств, меры были «оправданны».

850 млрд фунтов стерлингов хватило бы на содержание всей Национальной службы здравоохранения в течение примерно восьми лет, а потому знание, что деньги истрачены не зря, успокаивает. С другой стороны, каково было экспертам проводить аудит столь эпохального предприятия? Был ли у них выбор, могли ли они сделать какой-то другой вывод, с учетом того, что стояло на кону? В НРУ понимали, что действуют за пределами того, что любой аудитор в состоянии научно объяснить. «Трудно представить масштабы последствий для общества и экономики, если бы позволили разориться основным банкам», – признавал доклад. Вероятно, аудитору в самом деле трудно дать научные объяснения, опираясь на публичные отчеты и цепочки документов. Но это доступно для всякого, кто хоть немного пытается осознать масштабы роли банков в поддержании общества таким, каким мы его знаем. Давайте ненадолго попробуем представить себе это.

Банковский кризис осени 2008 года случился после годичного периода, в течение которого банки все с меньшей охотой давали кредиты друг другу (это явление известно под названием «кредитный кризис»). Если бы банкам позволили разориться, доверие к банковской системе скорее всего исчезло бы. Начались бы давки в отделениях банков, остановить которые можно было бы лишь закрыв двери, вместе с этим прекратив выдавать любые кредиты. Со стороны клиентов было бы логично изъять из банкоматов как можно больше наличности, пока банкоматы не опустеют. Банки не станут их снова заполнять, а обработка платежей будет приостановлена. Без банков, которые могли бы обеспечить общество займами и наличностью, способность потребителей и бизнеса приобретать что-либо друг у друга продержалась бы несколько дней.

Внезапно так называемые «развитые» капиталистические общества оказались бы охвачены проблемами личного выживания. В наш век «поставок с колес» супермаркеты не запасают продуктов больше, чем населению хватило бы на несколько дней. Вероятно появление взаимоотношений вроде мирного бартера, но появятся они не сразу и едва ли будут способны содержать сложные цепочки поставок и индустриальное производство, что позволяют членам современного общества пребывать сытыми и в тепле. В то же время антиутопические фантазии о людях, мародерствующих ради выживания, станут правдоподобнее. Вернутся примитивные формы самозащиты и самообеспечения. Поддержанием порядка могла бы заняться армия, если бы только гражданское общество не было так раздроблено.

Предположительно, именно вышесказанное было тем, что подразумевали в НРУ, говоря о грозных последствиях не только для экономики, но и для общества, если бы правительство не сделало то, что сделало. Чрезвычайность финансового кризиса стала напоминанием о хрупкости социальной стабильности и центральной роли денег в поддержке взаимного доверия. По сути, деньги это лишь обещание («Обязуюсь выплатить предъявителю по его требованию…», как говорится на британских банкнотах), которому необходимо доверие. Благодаря сложным механизмам банковской системы и государственным законам, это обещание стало достойным передачи между незнакомыми людьми. Если же денег не станет, сама возможность цивилизованного и мирного обмена может последовать за ними. К примеру, выбор, перед которым летом 2015 года Евросоюз поставил правительство Греции, был таким – либо согласиться на денежную помощь, но под большие обязательства, либо, откажись они от первого, получать помощь гуманитарную для разрешения социальной катастрофы, неминуемо случившейся бы после финансового коллапса. Таким образом, деньги являются главным миротворцем.

Но когда напряженность от финансового кризиса спала, из тени на свет попали технократы из самого сердца нашей финансовой системы, вышедшие из тяжелых времен намного более могущественными, чем до них. Массовые гражданские беспорядки были предотвращены, но круговорот денег оставался на волоске от высыхания еще несколько лет. Как говорилось в одной известной метафоре, финансовая система пережила подобие сердечного приступа, и восстановление было долгим, коль скоро механизмы, ответственные за перекачку денег по жилам страны, – иными словами, банки, – оставались в критическом состоянии ^[29]. За исцелением довелось надзирать центральным банковским органам и их никем не избранным экспертам, чьей задачей было не дать системе снова развалиться.

Методика, примененная в Великобритании и США, а потом и Еврозоне, называлась «количественным смягчением». Она предполагала закупку банками активов пенсионных фондов на сотни миллиардов фунтов стерлингов. Согласно этой стратегии, деньги прокачиваются через банковскую систему (при этом пенсионные фонды остаются при своем), что, как предполагалось, со временем возродит банковское кредитование. Но главным секретом данной практики явилось то, что центральные банки изначально сидели без денег: те были созданы путем приписывания цифр к балансам на счетах пенсионных компаний, добавляя аналогичную прибавку к обязательствам в своей финансовой отчетности.

Подобным образом были аккумулированы значительные суммы: 4,3 трлн долларов в США, 2,4 трлн долларов в Еврозоне и 400 млрд фунтов стерлингов в Великобритании. Если считать целью предотвращение еще одного финансового инфаркта, то все сработало, однако польза для экономики в более широком смысле была в лучшем случае неопределенной. Последствия банковского краха все еще отзывались резким падением прибыли и производительности, особенно в Европе. Язык экономики оказался недостаточно способен отразить всю степень случившегося шока, из-за чего в ход пошли метафоры жизни и смерти. Энди Халдейн, главный экономист «Bank of England», пояснял, что экономические потрясения, подобные случившимся, страна видела только во времена войны ^[30]. Но именно экономисты из центральных банков и казначейств обрели достаточную силу, чтобы протолкнуть нас через это опасное время. Им была поставлена задача принимать решения быстро, с максимальными последствиями, но почти без шанса на консультацию или публичное обсуждение. Неужели это все, что можно было ожидать от экспертного сообщества?

Подобные события типичны для недоразумений и противоречий, ныне опутавших политические позиции экспертов и способных вызвать подозрительность и презрение к последним. Появление количественного смягчения совпало с тем, как Чайная партия в США зациклилась на объявлении такой политики чистейшим примером государственной коррупции, посредством которой финансовые и правительственные элиты получили возможность безнаказанно залезть в карманы своих сограждан. Не помогла и чрезвычайная сложность реформы. Немногие экономисты оказались способны высказать заметную уверенность в предсказании возможного исхода. Когда реформа была завершена, «Bank of England» на собственном сайте признался, что «сложно сказать, сработало ли количественное смягчение и насколько хорошо». Одним из неоспоримых преимуществ новой реформы было обогащение богатых за счет роста стоимости активов (включая недвижимость), еще больше усилилось ощущение, будто имеет место заговор элит против простого народа ^[31]. Что еще могло побудить экономических технократов и впредь оставаться объективными и аполитичными?