Лаврентий Берия. Кровавый прагматик - Леонид Маляров Страница 115

После пуска первого реактора Берия приехал проконтролировать процессы лично. Курчатов запустил процесс. Участились щелчки репродуктора. Подпрыгнул зайчик на гальванометре. Игорь Васильевич торжествующе сказал – ну, вот, Лаврентий Павлович, принимайте работу. Берия принимал самолеты, они летали. Берия видел, как стреляли танки, и он понимал, что танк готов. Здесь он понял, что он ничего не может проконтролировать.

Физикам можно только доверять и помогать. В конце 1940-х годов началось наступление партийных идеологов на последние ростки вольномыслия. Проходит тотальная чистка творческих союзов, наводится порядок в общественных науках, громят генетиков и кибернетиков. Очередь за физиками. Для этого затевается дискуссия по борьбе с идеализмом в физике.

Академик Жорес Алферов рассказал нам:

Были темные страницы в советской научной истории. На март 1949 года была намечена дискуссия по физике. И председателем оргкомитета по проведению этой дискуссии был Сергей Иванович Вавилов, а его заместителем Абрам Федорович Иоффе. И они не знали, что делать, потому что намечено было разгромить идеализм в физике. И дальше произошла такая история, которую мне рассказывали несколько человек, и все это совпадает, и я не буду абсолютно ручаться за все детали. Главный редактор «Правды» товарищ Поспелов прислал Игорю Васильевичу Курчатову статью философа Максимова, с которой должна была начаться дискуссия по физике. Об этом уже и в прессе писалось – «Квантовая механика и идеализм». И Курчатов собралу себя в кабинете своих друзей и коллег – Зельдовича, Арцимовича и Кикорина – и сказал: что, братцы, будем делать? И, как мне говорили, Яков Борисович сказал, что он видит один вариант – снять вертушку правительственную, набрать Лаврентий Палыча и сказать, что нужно выбирать – либо дискуссия, либо бомба. А это начало 49 года. И они так позвонили и сказали. Тогда Лаврентий Палыч сказал: «Вы что, мне ультиматум ставите?». На что ему ответили – нет, прости господи, никакого ультиматума, но мы бомбу делаем на принципе эквивалентности массы и энергии, мы бомбу делаем с использованием квантовой механики, и если все это идеализм, то бомбу сделать нельзя. И Лаврентий Палыч сказал, что он свяжется с ними.

Много позже Лев Андреич Арцимович рассказывал, что Берия, уже после смерти Сталина, но будучи еще руководителем Спецкомитета, он пригласил после заседания Арцимовича попить кофе. И, выпивая кофе, сказал: а помните, вот было это в 49 году? Да, помню. Я, конечно, пошел к Сталину и сказал, вот так и так, они говорят там – либо бомба, либо дискуссия. Сталин сказал: нэ надо дискуссий, пусть бомбу делают, расстрелять их мы всегда успеем. Дискуссия была отменена, разгрома физики не произошло. А если бы это произошло, то это был бы ужасный удар по стране, по науке и по морде тоже.

Игорь Васильич Курчатов, его коллеги спасли страну, и у нас не было горячей Третьей мировой войны благодаря советским физикам, благодаря школе Абрама Федоровича Иоффе, благодаря Курчатову и Зельдовичу, Харитону, Щелкину и многим, многим другим. Как-то Анатолий Петрович Александров сказал про Курчатова, что это уникальный человек. Любое, он употребил более крепкое слово, любое дерьмо он заставляет нормально работать.

Участница советского Атомного проекта Ирина Адамская поведала нам о невиданных идеологических свободах, которыми обладали в сталинское время ядерные физики:

Начиналось обсуждение – производственные вопросы. Потом решение, потом разговор переключался на политические темы. Обсуждение шло свободное. Только первый отдел наш боялся, чтобы окна в это время были закрыты, чтоб там, за проволокой, не было слышно. Режимные органы знали прекрасно, что такая свобода мысли среди физиков существует. Но, как сказал мне как-то мой муж, видимо, они считали так – пусть тешатся, если они без этого не могут, без обсуждений политических вопросов, лишь бы хорошо свое дело делали.

У нас обязательно политический семинар был еженедельно. Но в подразделениях во всех, кроме теоретического, были жесткие темы. Нужно проработать постановление ЦК, постановление правительства и т. д. У теоретиков этого не было. У них на семинаре политическом мог ставиться любой вопрос. Тематика их политического семинара не контролировалась партийными органами, и она у них была свободная. Обсуждали то, что хотели обсуждать. А после двадцатого съезда вообще у них некий такой политический клуб был. Заводилой в котором был Андрей Дмитриевич Сахаров. Естественно, что он всегда мог вызвать спор, всегда мог вызвать обсуждения. В общем у физиков – да, была большая свобода по тем временам.

Большой взрыв

На создание бомбы брошены колоссальные ресурсы. Но к намеченному сроку Берия не успевает. Дату испытаний ядерного оружия приходится переносить дважды. Сталин не скрывает раздражения: без сверхоружия Советский Союз не может диктовать свою волю. В 1948 году начался Берлинский кризис. Сталин перекрыл все сухопутные пути к Западному Берлину, и город пришлось снабжать по воздуху. Сталин шел на риск войны не случайно. Он знал, что в 1948 году советские атомщики под руководством Берии обещали сделать для него атомную бомбу. Однако прошел 1948-й, начался 1949-й, а бомбы все не было, и Сталину пришлось отступить. Блокада Берлина была снята. Однако больше прощать Берии он был не намерен.

К 1949 году бомба готова, но ученые не дают гарантий, что ее удастся взорвать. Срок испытаний, 1 марта, снова переносится – на 29 августа. На Семипалатинском полигоне в Казахстане устанавливают 30-метровую стальную башню. На разном расстоянии от нее размещают всевозможную военную технику и животных. На башне крепят и готовят к взрыву само изделие – РДС-1.

Название придумал Берия – «Россия делает сама», или «Реактивный двигатель Сталина». Впрочем, она, как выражался один из разработчиков советского атомного оружия Яков Зельдович, «цельнотянутая» у американцев. Точная копия той бомбы, которая в 1945 году взорвалась над Нагасаки. Остановились на американском варианте из-за надежности. То, что взорвалось в Японии, должно было взорваться и в Казахских степях.

Испытание первой атомной бомбы запланировали на 6 утра 29 августа 1949 года. Лаврентий Берия прибыл на Семипалатинский полигон. Когда до взрыва оставалось полчаса, резко ухудшилась погода. Курчатов принимает решение перенести испытание на один час. Это время прошло в мучительном ожидании. Каждый понимал: от успеха испытаний зависит не только карьера, но и жизнь. В 6.35 включили автоматику подрыва, начался отсчет последних минут. Ровно в 7 часов над полигоном возникла ослепительная вспышка, ярче солнечной.

Саров. Пульт подрыва первой советской атомной бомбы

Вот что рассказал нам свидетель атомных испытаний Степан Микоян:

Страшные впечатления. Страшная картина, конечно. Потом мы же приезжали, там была группа авиаторов, смотрели на разных расстояниях под разными углами, какое воздействие на самолеты. Вот я этим занимался. Мы приезжали сразу после взрыва, если радиационная обстановка позволяла, то работали, все записывали. А если нет, то только на машине проезжали, потом через два-три дня приезжали уже обследовать. Мы были при взрыве где-то на расстоянии 20–25 километров. И вот поле с травой. И видишь, как звуковая волна бежит по полю, кажется, что она не очень быстро бежит, поле-то большое, но трава ложится – это звуковая волна, и вот когда дошла, вот тут удар, а так удара в начале не слышно.