Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - Михаил Полторанин Страница 111

Мне пришлось сказать, что Ельцин любит шутить, и здесь он пошутил — не иначе. Итальянец ушел недовольный. Его шеф, видимо, пожаловался Борису Николаевичу, и тот по телефону стал сердито мне выговаривать. Я начал ему возражать, что не может быть суверенитета страны без информационного суверенитета и что Венгрия, например, продала сдуру три свои ведущие телекомпании Паоло Берлускони — брату Сильвио, и вот парламент мадьяров ищет виновных и бьется за возвращение контроля над информацией.

— Запад поддерживает наши реформы, нечего его опасаться, — ворчал Борис Николаевич. Но смягчил тон, поняв, что хватил с обещанием лишку. — Предложите Берлускони что-то взамен.

Но ни сам итальянский медиамагнат, ни его представители больше не появлялись.

Уровень поддержки телевизионным начальством реформ по Бнай Бриту все заметнее становился критерием ельцинской оценки работы российских телекомпаний. Раньше Борис Николаевич не вмешивался в программную политику: если что-то ему не нравилось, просил обратить на это внимание. Но к концу 92-го, подстрекаемый экономистами из правительства, стал регулярно высказывать мне недовольство позицией председателей «Останкино» и ВГТРК Егора Яковлева и Олега Попцова.

Гайдаровская братия хотела, чтобы телекомпании различными РВ-акциями доказывали населению правоту только ее действий и оголтело поддерживали раздербанивание России под видом приватизации. Попцов с Яковлевым уважали Егора Тимуровича за интеллигентность и журналистское прошлое, но не воспринимали идеологию его команды как истину в последней инстанции. Истина, считали они, спускается сверху в виде директив лишь при диктаторских режимах, а в демократических государствах рождается в спорах, в столкновениях мнений. И давали в эфир разные точки зрения.

Им и самим хотелось продраться через постоянное вранье Чубайса и вникнуть в замыслы младореформаторов. (Не почитать же за достижение необходимый, но стартовавший несвоевременно отпуск цен при монополизированной экономике и пустом рынке, что привело к жуткой гиперинфляции, когда хлеб подорожал в 20 раз, а мясо и молоко — в 30 раз). Но плотно была прикрыта настоящая цель дымовой завесой. Не побоялся позднее выложить карты на стол, выдернутый на федеральный уровень из все той же питерской помойки друг и моральный двойник Чубайса по кличке «приватизатор-2» Альфред Кох (поднятый впоследствии до зама премьера Черномырдина). Причем выложил карты не перед московской прессой, а в интервью американской радиостанции ММВ. (Проблемами и ложью гайдаровская братия кормила Россию, но деньги и искренность вывозила на Запад). «Новая газета» (03.11.98) любезно познакомила наших сограждан с текстом этого интервью.

Вот только два признания Коха. Вопросу: не был ли ограблен приватизацией народ, он даже удивился. «Ну, народ ограблен не был, поскольку ему это не принадлежало. Как можно ограбить того, кому это не принадлежит?» Двойнику Чубайса и в голову не приходило, что хозяином российского имущества может быть народ, который накапливал его своим трудом. Его же инструктировали иначе: хозяевами страны должны быть только они, кого Ельцин поставил с черпаком на раздаче. А на вопрос, что будет представлять из себя Россия после их реформ, Кох с присущей питерским чинушам цинизмом ответил: «Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать… Далее — развал, превращение в десяток маленьких государств».

Помню, в давнишние годы при редакции нашей газеты был литературный кружок: со своими стихами туда регулярно приходил немного чудаковатый шофер. Через все его вирши рефреном шли две строчки:

В одном пиджаке всю жизнь запиджачиваем.

Куда мы идем, куда заворачиваем?

Так вот телевизионщики и до словесных стриптизов Коха видели, что мы заворачиваем вроде бы совсем не туда.

Экономисты гайдаровской команды с подхалимским усердием стали лепить миф о Ельцине как о предтече российской демократии. У этого подхалимства была корыстная подоплека: мол, Борис Николаевич спасет страну от реванша антидемократических сил, а они рядом с ним — от голода и холода. И Олег Попцов, и Егор Яковлев старались вычищать с телеканалов тухлую чубайсятину, то есть запредельное вранье. Они считали Ельцина не предтечей, а порождением демократии, которую до него втаскивали на своем горбу публицисты, дальновидные политики, передовая интеллигенция. Просто Борис Николаевич успел вскочить на белого коня, оседланного другими. И августовскую революцию 91-го, о чем я уже говорил, Ельцин делал в подвале Белого дома, где они с Юрием Лужковым «жевали бутерброды, запивая водкой с коньяком». В то время, когда люди чести мерзли на баррикадах под дождем в ожидании кровавого штурма.

Да и младореформаторы вылезли из своих теплых норок на готовую демократию, почуяв запах денег и чинов. И начали крикливо именовать себя истинными защитниками интересов народа, чем компрометировали саму идею.

Многие демократы с «дореволюционным» стажем, помогавшие Ельцину взобраться на трон, относились к нему безо всякого раболепия, как к соратнику по общему делу: отмечали в президенте достоинства и открыто порицали волюнтаристские замашки. Не составляли исключения и Олег Попцов с Егором Яковлевым. Они не были готовы, задрав штаны, бежать за Борисом Николаевичем в авантюрную мглу.

А Ельцин, настраиваясь на решительные действия, хотел повсюду иметь под руками безликих, беспрекословных исполнителей. Он видел: чистоплюи-демократы пока верили его словам о приверженности цивилизованным нормам, не догадываясь, что это всего лишь обманка для бесхитростного электората. И если только от одних слов «мочить депутатов» или «разгонять съезд» они корчатся в судорожном припадке, то как идти с ними на само дело? И зачем Бог создает таких голодранцев, преданных не вождю, а идеям! Заартачатся… Начнут вставлять палки в колеса.

Было время союза со стойкими демократами, желавшими блага России — прошло: Борис Николаевич достиг своих промежуточных целей. Теперь надо опираться на нуворишей и их шустряков — представителей— им будет что терять. И СМИ, прежде всего электронные, пора отдавать под их контроль.

Ельцин недолюбливал Олега Попцова. Говорил мне: «Что он все время пытается учить президента: это ему не так, то не так». При встречах Олег Максимович действительно задирал Бориса Николаевича, критикуя работу его служб и правительства. И все же Ельцин считал Попцова членом своей команды, так сказать, доморощенным руководителем, к тому же неподвластной Кремлю номенклатурой Верховного Совета.

А Яковлеву он просто не доверял. За Егором Владимировичем тянулись шлейф дружбы с членами Политбюро ЦК КПСС и слава неподкупного заступника демократических принципов, за которые он загрызет кого угодно. Когда мы втроем собирались у Ельцина, Егор Владимирович больше молчал, посматривая пристально на хозяина кабинета. В этом взгляде не было любопытства или приветливости, и Борис Николаевич чувствовал себя неуютно: что там у человека на уме?

Он несколько раз предлагал мне: «Давайте передвинем куда-нибудь Яковлева». И хотя я ворчал на Егора Владимировича за частые отлучки за рубеж («Кот на крышу — мыши в пляс»), за падение качества программ, мне удавалось отстоять его. Было ясно, что Ельцин намерен сменить руководителя «Останкино»— нужен только повод. И президент, как ему показалось, нашел его — в очередное отсутствие председателя появился некорректный телесюжет на больную национальную тему — о взаимоотношениях между ингушами и осетинами.