Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить - Михаил Делягин Страница 11

Выход, найденный крупнейшими корпорациями, которые как раз в то время превращались из транснациональных в глобальные, оказался достаточно простым: стимулирование сбыта избыточной продукции кредитованием неразвитого мира.

Согласие с этой идеей национальных правительств было вызвано прежде всего их общей дезорганизацией — с одной стороны, кризисом идентичности из-за утраты сплачивающего «образа врага» в виде Советского Союза, с другой — началом массового применения технологий формирования сознания, к которым иерархические управленческие системы не приспособлены в принципе. Не менее важной причиной стала эйфория, связанная с исторической победой Запада в третьей мировой — холодной войне.

В то время многим честным общественным деятелям и даже мыслителям казалось, что освоение постсоциалистического мира идет не ради его колонизации, а ради общего блага, для созидания нового, лучшего человечества, в котором все смогут жить так же хорошо, как в наиболее фешенебельных странах Европы. Эхо этих иллюзий чуть позже — в середине и второй половине 90-х — привело к предоставлению новым членам Евросоюза заведомо непосильных для них социальных и финансовых гарантий, что заложило основы безысходного европейского долгового кризиса 2010-х годов.

А в начале и особенно в середине 90-х эти же ничем не обоснованные, кроме общественной эйфории (вполне понятной: с целых народов буквально только что сняли груз страха перед ядерным уничтожением), иллюзии привели к массовому кредитованию государств постсоциалистического пространства «для проведения реформ» в интересах «развития рыночных отношений» и «углубления демократии».

Это кредитование было выгодно очень многим.

С политической точки зрения оно стало инструментом выращивания (в том числе и системным разворовыванием предоставляемых кредитов) либеральных кланов, надежно контролирующих это пространство в интересах глобальных монополий.

Не стоит забывать также и о баснословном обогащении причастных к ним западных топ-менеджеров и специалистов, получавших головокружительные гонорары за более или менее напыщенное изрекание банальностей, имевших весьма отдаленное отношение к реалиям финансируемых стран.

Однако главный смысл массового кредитования переходных экономик заключался во временном преодолении глобального кризиса сбыта: правительства развитых стран кредитовали правительства неразвитого мира, которые самыми разнообразными способами в рамках самых разнообразных проектов передавали полученные средства (за вычетом крупного воровства и расходов на дистанционно работающих иностранных консультантов) своим потребителям. Последние, в свою очередь, тратили значительную часть этих средств на приобретение продукции глобальных монополий, обеспечивая им восстановление недостающего в масштабе мировой экономики спроса.

С точки зрения решения сиюминутных проблем схема была хороша. Однако, как и у большинства решений, найденных ощупью непосредственно участниками кризиса, а не регуляторами, у нее был маленький недостаток: несистемность. Она решала сиюминутные проблемы не за счет восстановления сбалансированности системы, а, напротив, за счет усугубления ее разбалансированности. В частности, она в принципе не предусматривала развития экономик кредитуемых государств (если, конечно, не обращать внимания на необходимые для всякой политики пропагандистские заклинания), так как это могло бы привести к возникновению пусть ограниченной, но все же конкуренции с глобальным бизнесом. Соответственно, она в принципе не предполагала никакого значимого возврата средств: кредитование было, по сути дела, безвозвратным — даже если абстрагироваться от многочисленных воровских и спекулятивных схем (часто с участием самих уважаемых иностранных кредиторов), подобных применявшимся в России 90-х годов и приведших ее к обрушению в катастрофу дефолта 1998 года.

Заведомая бессмысленность и потому безумие кредитования потребителей в неразвитых странах были столь очевидны, что такое кредитование, как правило, осуществлялось не национальными правительствами, а через международные финансовые организации вроде МВФ и Мирового банка — для размывания ответственности непосредственно причастных к кредитованию лиц до приемлемого с точки зрения индивидуальных рисков уровня.

Однако оптимизация индивидуальных рисков отнюдь не делала неадекватность коллективных действий менее очевидной. Потому принуждение (по сути дела) национальных государств крупными корпорациями к кредитованию неразвитых стран якобы для развития последних стало одной из исключительно важных вех в эволюции крупного национального капитала развитых стран Запада в глобальный капитал. Соответственно, это стало вехой и в формировании глобального монополизма, и в подавлении им традиционной демократии.

Добившись успеха и фактически продиктовав национальным государствам решения, которые соответствовали их интересам, крупные корпорации не могли не ощутить нерациональности этих решений (при всей выгодности для себя) и инстинктивно отстранились от принявших эти решения государств. Ведь система управления, способная на нерациональные решения, просто в силу этой способности объективно является потенциальным источником опасности — пусть даже в данном конкретном случае принятое ею нерациональное решение и соответствует вашим интересам.

Мотивированное (изложенным выше) отстранение крупного бизнеса развитых стран Запада от «своих» национальных государств стало существенным фактором эмансипации формирующегося глобального капитала от государственности как таковой и его превращения в самостоятельный субъект развития человечества.

Поскольку попытка преодоления нехватки спроса путем кредитования потребителей неразвитых стран в середине 90-х годов не предусматривала механизмов возврата кредитов, она просто не могла продолжаться долго.

И уже летом 1997 года начался новый кризис, который до сих пор еще политкорректно именуется «азиатским фондовым», хотя охватил почти все неразвитые страны и носил выраженный долговой характер. Долговой кризис привел к массовым разрушительным девальвациям, «ковровой» скупке глобальным бизнесом и крупным бизнесом развитых стран подешевевших активов неразвитых стран, павших его жертвой. Однако проблема нехватки спроса в масштабе мировой экономики так и не была решена, так как ставленники глобальных монополий и в национальных правительствах, и в международных организациях в силу самого своего положения в принципе не могли даже назвать причину этой проблемы — загнивание глобальных монополий.

В результате глобальный экономический кризис не закончился, а распространился на страны, бывшие его источником: формально завершившись в неразвитом мире в 1999 году, он уже весной 2000 года бумерангом ударил по США, обвалив их фондовый рынок и нанеся смертельный удар так называемой новой экономике (она же экономика доткомов). Это тогда Сорос произнес про финансовые компании свое знаменитое: «Музыка кончилась, а они все еще танцуют».

Оказавшиеся на грани депрессии (естественной в условиях острой нехватки спроса) США вышли из нее при помощи мгновенной реализации двух стихийно нащупанных стратегий.

Первой была стратегия поддержания (а на самом деле и существенного расширения) спроса при помощи нарастающей и практически неконтролируемой накачки рынка — сначала рискованными, потом высокорискованными, а с лета 2006 года уже и откровенно безвозвратными ипотечными кредитами. Разумеется, эта стратегия не могла осуществляться бесконечно; созданный ею финансовый пузырь начал ползти по швам уже летом 2006 года, но многоуровневость финансовой инфраструктуры США привела не к мгновенному краху, но к длительной агонии, перешедшей в открытую форму только в сентябре 2008 года.