Свобода слуг - Маурицио Вироли Страница 11

Слуги распознаются по некоторым очевидным признакам. Первый, как учат нас авторы, пишущие о политике, – это страх. Тот, кто живет под неограниченной властью одного человека, не чувствует уверенности, даже не испытывая на себе гнета, потому что знает, что господин может отнять у него жизнь, унизить или лишить имущества. Он держит глаза долу, имеет склонность ко лжи и обману и, самое главное, лишен мужества. Наоборот, отличительный признак политической свободы – чувство уверенности, понимаемое как отсутствие страха. В замечательном живописном цикле Амброджо Лоренцетти в Зале Девяти в Палаццо Пубблико Сиены (1339–1341) страх навис над городом, в котором правит тиран, тогда как безопасность поселилась в свободном городе. Ту же самую концепцию можно найти у Макиавелли: «Пользующийся гражданской свободой не ощущает ее важного преимущества, которое состоит в том, что всякий может неограниченно распоряжаться своим имуществом, не опасаясь за честь женщин и детей и за свою собственную жизнь» [59]. Позднее Монтескье включил в свой классический для современного либерализма труд «Дух законов» концепцию, согласно которой принцип тирании – страх, тогда как принцип республики – духовное спокойствие: «Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой свободой, необходимо такое правление, при котором один гражданин может не бояться другого гражданина» [60].

Так как это не тирания и не деспотический режим, власть Берлускони держится не на страхе, внушаемом подданным. Она показала, что может отразить натиск своих врагов, сражающихся с ней открыто, и она вызывает в суд за клевету тех, кто обвиняет ее в тяжелых злодеяниях. Но в целом она оставляет свободу выражать свое мнение и критиковать ее. Она защищается огромной мощью своих средств массовой информации, а не при помощи политических репрессий. Она желает не столько устрашать, сколько убеждать, не только задабривать милостями. То есть она скорее хочет, чтобы ее любили, чем боялись, будучи убеждена, как я полагаю, что так она добьется более блистательной славы.

Наряду со страхом еще один характерный признак зависимости – раболепие, а именно склонность угождать власть имущему, чтобы получить или сохранить привилегии. Лишь только Тиберий пришел к власти, рассказывает Тацит, историк имперского Рима, все «принялись соперничать в изъявлении раболепия» (mere in servitium). Консулы, сенаторы, всадники, и самые знатные, оказались при этом самыми проворными и лицемерными, изображали на своем лице смешанные чувства – слезы, радость, скорбное сетование и лесть, чтобы не показалось, что они либо обрадованы кончиной Августа, либо опечалены началом нового принципата. Один из них, Мессала Валерий, даже заявил, что «надлежит ежегодно возобновлять присягу на верность Тиберию; на вопрос Тиберия, выступает ли он с этим предложением по его, Тиберия, просьбе, тот ответил, что говорил по своей воле и что во всем касающемся государственных дел, он намерен и впредь руководствоваться исключительно своим разумением, даже если это будет сопряжено с опасностью вызвать неудовольствие». Это, добавляет Тацит, «единственная разновидность лести, которая оставалась еще не использованной» [61].

Классический пример был, однако, превзойден в наши дни, когда муниципальный советник из Рима счел себя обязанным предложить назвать улицу или площадь в честь матери Сильвио Берлускони в знак признательности «простой женщине, которая своей самоотверженностью помогла написать страницу нашей недавней истории, внеся свой вклад в решение сына вступить в борьбу Это был выбор, который в течение шестнадцати лет разделяли миллионы граждан. Очень важно, чтобы не была утрачена память об этих простых людях, которые своим мужественным повседневным трудом определили поворот в жизни нашей страны» [62]. Никому, насколько мне известно, не приходило в голову назвать площадь или улицу именем матери Гарибальди, Кавура, Мадзини, Карло и Нелло Росселли или кого-то еще из наших великих. Но, как утверждал сенатор времен Тиберия, некоторые идеи возникают под давлением морального сознания, а вовсе не из желания сделать приятное могущественному сыну.