Ястребы мира. Дневник русского посла - Дмитрий Рогозин Страница 10

Всего любопытнее в вышеприведенном факте последние строки: «Офицер окинул его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнулся слегка, пожал плечами и беспрекословно помог одеть пальто. Конечно, более ничего и не оставалось сделать». Как так: «конечно»? Почему более ничего не оставалось сделать? Напротив, именно можно было сделать совершенно другое, обратно противуположное: можно было «окинуть его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнуться слегка, пожать плечами» и — отойти мимо, так-таки и не дотронувшись до пальто, — вот что можно было сделать. Неужели нельзя было заметить, что просвещенный мореплаватель фокусничает, что тончайший знаток этикета ловит минуту удовлетворения мелочной своей гордости? То-то и есть, что нельзя было, может быть, спохватиться в тот миг, а помешала именно наша просвещенная «деликатность» — не перед англичанином этим деликатность, не перед членом этим парламента в каком-то пробковом шлеме (какой такой пробковый шлем?), — а перед Европой деликатность, перед долгом европейского просвещения «деликатность», в которой мы взросли, погрязли до потери самостоятельной личности и из которой долго нам не выкарабкаться.

Нельзя не согласиться с этим глубоким выводом великого русского писателя о собственно русском отношении к Европе. Оно всегда было излишне деликатным, что порождало у иностранцев ложную уверенность в своем безусловном превосходстве над Россией.

Высокомерное отношение к нам со стороны Запада — дело не новое. Копаясь в архивах, я смог в этом лично убедиться. Интересные свидетельства на сей счет привел в изданной в 1871 году книге «Россия и Европа» замечательный русский философ и биолог Николай Данилевский:

Вот уже с лишком тринадцать лет, как русское правительство совершенно изменило свою систему, совершило акт такого высокого либерализма, что даже совестно применять к нему это опошленное слово; русское дворянство выказало бескорыстие и великодушие, а массы русского народа — умеренность и незлобие примерные. С тех пор правительство продолжало действовать в том же духе. Одна либеральная реформа следовала за другою. На заграничные дела оно уже не оказывает никакого давления. И что же, переменилась ли хоть на волос Европа в отношении к России? <…> Смешны эти ухаживания за иностранцами с целью показать им Русь лицом;а через их посредство просветить и заставить прозреть заблуждающееся общественное мнение Европы.

Дело в том, что Европа не признает нас своими. Она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды.

Для этой несправедливости, для этой неприязненности Европы к России, сколько бы мы ни искали, мы не найдем причины в тех или других поступках России, вообще не найдем объяснения и ответа, основанного на фактах. Тут даже нет ничего сознательного, в чем бы Европа могла дать себе самой беспристрастный отчет. Причина явления лежит глубже. Она лежит в неизведанных глубинах тех племенных симпатий и антипатий, которые составляют инстинкт народов.

Надо признать, что все советское общество в середине 1980-х годов пребывало в состоянии политической девственности и ожидания немедленной благодати, коей Запад должен был наградить наш народ за примерное рвение к демократическому идеалу. Излишне эмоциональный, распахнутый всему миру характер молодой русской нации толкал ее на все «новенькое и модненькое», что нам подсовывали на Западе.

То, что в Европе считалось всего лишь гипотезой, в России принималось на веру без малейшего обсуждения. Любая европейская теория превращалась в России в аксиому, потом становилась мировоззренческой догмой, а затем и новой политической реальностью. Так было на Руси и в допетровские времена, и в эпоху Петра Великого, и при декабристах.

«Призрак бродит по Европе», — писали Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своем «Манифесте» про бездомную коммунистическую идеологию, которую так и не захотел приютить у себя ни один европейский народ. Зато в России эта «нелегальная иммигрантка» быстро всех очаровала и стала полноправной хозяйкой на долгие десятилетия. Примерно то же самое произошло и в годы перестройки. Под лозунгом борьбы за «общечеловеческие ценности» СССР сбежал из зон своего влияния в Юго-Восточной Азии, Латинской Америке, Африке, но главное — в Восточной Европе и на Ближнем и Среднем Востоке. Свою собственность в этих странах он бросил на разграбление, а своих друзей — на растерзание. Затем под лозунгом борьбы за «новое мышление» СССР развалился сам.

До сих пор не могу понять, как советское руководство, санкционировавшее объединение германской нации, не только не получило заметных политических и материальных дивидендов (не личных, конечно), но и оставило свою страну в огромных долгах перед Западом. Как можно было верить на слово американцам, обещавшим Горбачеву, что объединенная Германия не войдет в состав НАТО, а сам альянс не будет расширяться на Восток? За результаты таких «переговоров» в любой другой стране таких начальников вздернули бы на ближайшей березе, но только не в России, где можно воровать и предавать и при этом рассчитывать не только на снисхождение, но и на почет и уважение.

За время работы в КМО СССР я смог дважды лично убедиться в том, что западные спецслужбы, практически не стесняясь, использовали «молодежные связи» для организации подрывной деятельности против двух федеративных государств — нашего и югославского.

Первый случай я наблюдал в августе 1989 года на «Всемирной молодежной встрече за свободу и демократию», которая проходила на обширных площадях промышленной выставки в Париже. Туда приехала гигантская «делегация советской молодежи», средний возраст которой, по моим расчетам, составлял 45 лет. В ее состав «в духе времени» по поручению ЦК КПСС были включены представители националистических движений прибалтийских республик — народные фронты Латвии и Эстонии плюс «Саюдис». Каково же было мое удивление, когда эти сукины дети, приехавшие в столицу Франции за счет СССР, в компании каких-то хиппи тут же устроили у павильона нашей делегации митинг протеста против «советской оккупации Прибалтики». Несмотря на запрет Москвы устраивать скандал, я немедленно распорядился вышвырнуть этих политических жиголо из оплаченной нами гостиницы и, переполненный чувством уязвленного патриотизма, спустил одного из них с лестницы. Однако английская делегация немедленно пригрела у себя этих оппортунистов, предоставив им возможность выступать на полуофициальных мероприятиях от имени «свободолюбивых балтийских государств».

Примерно то же самое, только в еще более циничной форме, творили западные спецслужбы с югославской делегацией, буквально разрывая ее на части и предоставляя словенцам, боснийцам и хорватам возможность организовать свои отдельные от Югославии павильоны. Известно, что гражданские войны начинаются на ярмарках и рынках, вспыхивая на почве бытовой ссоры. Не думаю, что организаторы встречи и те, кто стоял за ними, об этом вдруг позабыли.

Второй случай открытой игры западных спецслужб против единства СССР с использованием «молодежных связей» произошел на моих глазах буквально два месяца спустя. Я проходил краткую недельную стажировку в Лондоне по линии Атлантической ассоциации молодых политических лидеров. Оставшись допоздна в библиотеке штаб-квартиры Ассоциации, я стал невольным свидетелем оживленной беседы, которую вели люди в штатском с одним из секретарей ЦК комсомола Украины. Это даже была не беседа, а смесь вербовки с инструктажем на тему, как и когда украинцам надо покидать советскую «тюрьму народов» и что Запад их «в случае чего» в беде не оставит. Это была осень 1989 года, когда еще практически никому в здравом уме не приходила мысль о возможности скорого падения СССР.