Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля? - Михаил Полятыкин Страница 10

— Зрелость души и мысли к каждому человеку приходит в его время — к одному раньше, к другому позже. И по зрелому размышлению каждый индивидуум задумывается, как реализовать свой потенциал, который, я убежден, заложен в каждом. А реализовать его можно только на основе самоограничения, отказа от того, что мешает. Но одного размышления и одного понятия мало — нужны воля, желание и упрямство. У меня есть эти три качества. И мне удалось сделать то, что я сделал.

— Вы что, три десятилетия назад знали, что станете первым человеком на Москве?

— Не впервые беседую с вами, и обязательно у вас в запасе находится какой-либо каверзный вопрос, чтобы не сказать хуже. При чем тут знал, не знал… Просто я всегда любил работать — помните, говорил, что нас мама приучила к труду, — и по сей день убежден: трудолюбие — это единственное, что у человека отнять невозможно. Вот вы сами пьете?

— Пятый день в рот не беру, готовлю к печати интервью с вами.

— Видите как! Значит, когда время поджимает и надо многое успеть, рюмка — большая помеха. А мне почему-то всегда хотелось успеть многое, всегда не хватало времени.

— Скажите, вы доверяете людям, которые работают рядом?

— Доверяю, иначе как работать. Делать все самому? Но любой звеньевой на стройке знает, что одному управиться с дневным заданием невозможно — пупок развяжется. Для того и существует аппарат управления, руководители и исполнители, чтобы проводить в жизнь то, что необходимо, что принято и утверждено, что нужно городу и людям, в нем живущим, — убежденно говорит Ю. Лужков.

Я долго верил в искренность его слов о причине трезвого образа жизни. До тех пор, пока не наткнулся совершенно случайно в одном из журналов на свидетельства людей, близко знавших его со студенческой скамьи.

«Сколько мы с ним выпили водки в свое время — мало не покажется! — рассказал журналистам приятель Лужкова по институту Виктор Березин. — На Калужской площади был кинотеатр «Авангард» — там сейчас здание МВД. Рядом с ним стояли палатки голубого цвета (в просторечии — «Голубой Дунай» — М.П. ), где все продавалось, как теперь в рюмочных. Мы регулярно их посещали. Прогуливали тоже немало. В основном потому, что рядом был парк Горького, а там — пивные палатки, девочки — что еще надо?»

Подтверждает плевое отношение к учебе на первых курсах и сам Ю. Лужков:

— Студенческая жизнь началась бурно. Как всегда, резкий переход от обязательного посещения школы к необязательному вроде бы посещению института сыграл не очень хорошую шутку. Тогда ведь такого контроля за посещением, который ввели позже, попросту не было — староста отмечал присутствие, редкий преподаватель перепроверял его. Конечно, мы тут же начали пользоваться предоставленной свободой, попросту прогуливать. Уходишь из дома как будто на занятия, а сам в кино, парк Горького, благо он рядом с институтом. Студенческая жизнь захватила полностью, особенно, если учесть, что в школе девчонок не было, а тут мы учились все вместе.

В результате еле-еле одолел первый курс, думаю, закончил только благодаря хорошей подготовке в школе. В институте же учеба давалась легче. Две ночи не поспишь, поучишь в круглосуточном режиме — и твердая троечка обеспечена.

К концу второго года обучения понял: если так будет продолжаться, то мне не достигнуть поставленной элементарной цели — окончить институт и получить диплом. Но ни о каких высоких должностях, чинах и прочем я не мечтал и к ним не стремился. Но честолюбие подогревало: чем я хуже тех ребят в группе, которые учатся хорошо?

Так, через два года вольготной жизни я понял, что при ней капитальных знаний не получу, и поэтому начал новую жизнь. Честолюбие подгоняло меня, я стал повторять то, что описал Джек Лондон в «Мартине Идене», кстати, мне этот роман очень нравится.

В дополнение к ежедневному институтскому заданию я отматывал обратно катушку своих нетвердых знаний и учил. К концу второго года начал сильно удивлять преподавателей. Они ведь не знали, что сплю всего 4 часа в сутки, не знали, что буквально палкой мамаша каждую ночь гнала меня спать, перед ее глазами был пример соседской девчонки, которая не выдержала напряженной учебы и попала в больницу. Не секрет, однако, что, взявши зачетку студента, каждый преподаватель сперва смотрит, какие у него оценки, а потом начинает спрашивать. При этом он невольно ориентируется на своих коллег, и больше четырех баллов мне сперва не ставили, но все зависело от меня. А может, они думали, что это временное явление и скоро я снова вернусь на прежнюю дорожку.

Но я сдюжил. Перелом наступил через полгода, в очередном семестре, когда я вышел на уровень отличных оценок. Правда, однажды меня чуть не вышибли. Не знаю, что нами двигало, кроме желания пошалить, похохмить. Короче, с Витей Березиным, дружком моим, пошли сдавать зачет по оборудованию не под своими фамилиями. Он прикинулся Лужковым, а я — Березиным. Причем никакой особой идеи в этом поступке не было, никаких, как сказали бы теперь, корыстных устремлений. Просто от избытка сил и молодости затеяли мы подобное действие. Но преподаватель, которому сдавали, нас вычислил. Это было нетрудно, так как мы ходили к нему на семинары и он нас знал в лицо.

И подал докладную ректору. Такие штучки карались в то время сурово. Ректор Кузьма Фомич Жигач был добрейшей души человек, долго нас он расспрашивал: зачем один и тот же зачет в одно и то же время сдавать одному и тому же преподавателю, да еще не под своей фамилией? Что мы могли сказать на это? Мы и сами толком не знали, зачем так сделали. Словом, Кузьма Фомич нас понял, приказ о нашем отчислении не подписал, зато нас с Виктором этот случай здорово отрезвил — мы поняли, что переступили грань, за которой начинается недозволенное.

И продолжали с интересом учиться. Сопромат до сих пор помню, могу и сейчас балку рассчитать, эпюру построить, многое помню. Или взять такую чудесную науку, как металловедение, или лекции по приборам, нефтяному оборудованию. Среди преподавателей не было равнодушных людей, они были увлечены своими предметами, и увлечение их передавалось нам. Профессор Лапук, например, читал гидравлику. Наука еще та, сложная, сплошь формулы, режимы. И эту сухую информацию он подавал так, что к нему на лекции народ сходился как на представление — всегда было больше людей, чем числилось по спискам групп.

Помню случай, когда профессор завоевал большой авторитет, сказав всего одну фразу. Надо заметить, что занимались мы часто в неподходящих для этого условиях (снимали помещения, где находили), часто поздно вечером, в третью смену. Сидим однажды в аудитории — и свет погас. Самый подходящий случай себя показать, хотя на людей посмотреть невозможно. Студенты ведь не только интеллигентный народ, но еще и едкий. Вот один из однокашников в темноте громко заметил: «Темно, как у негра в…» Кто-то хихикнул, кто-то испытал неловкость, но остроумнее всех оказался преподаватель. Он сказал: «Мне очень хотелось бы познакомиться с человеком, который везде побывал!»

Причем сказал он это вслед за фразой студента, тут же, не задумываясь, не воспитывая, не изображая обиженную нравственность. Можете себе представить, как вырос после этого его авторитет в студенческой среде, а случай этот еще долго имел хождение в Москве как анекдот.