Грани сна - Дмитрий Калюжный Страница 96

Почти все свои дни подьячие любого приказа тратили на счётную работу. Каждая копеечка, потраченная в интересах царя, должна быть отражена в письменной справке; стопки справок завершал итог; за недоимку могли казнить, а если вдруг некие денежки оказывались пропавшими неведомо куда, то приходилось ездить по всей стране и искать, тратя на проезд и прокорм иногда вдесятеро больше, чем составляла сумма недоимки.

Лавра, как сильного математика, братья Щелкаловы тоже вогнали в эту казначейскую нудотень, и он два года портил глаза над цифирью, бормоча иногда цитаты из книг далёкого будущего, вроде такой: «В организации учёта и контроля пятого-десятого – суть социалистического преобразования»… ^[126]

Но даже такая работа позволяла быть в курсе мировых событий. Все посольские крутились в одной избе: и дипломаты, и казначеи. Лавр, став приказным дворянином, участвовал в дипломатических спорах. Ведь в приказах всё обсуждали «заедино»; иерархия сказывалась только в проставлении подписей, да в праве докладывать царю!

В его присутствии Василий Щелкалов сокрущался, что он, де, Вася, советовал царю требовать общего с Крымом протектората над Астраханью, а царь готов отказаться от Астрахани, лишь бы не брать в союзники Девлет-Гирея. Лавр помалкивал. Ведь Вася не знал будущего! Когда возмущённый их проволочками хан опять пошёл войной, все напугались, а дворян Лавр оставался спокойным.

Армия, после разгона опричников набранная царём Иваном из «простого народа», во главе с военачальниками из земских, остановила крымчаков в пятидесяти верстах от столицы и устроила хану такой погром, что тот был вынужден бежать. Лавр с усмешкою слушал очередную похвальбу Щелкалова: мол, вот мы каковы. А хан прислал письмо царю: «Долго ли враждовать нам за Астрахань и Казань? Отдай их, и мы друзья навеки».

Кому нужен битый враг в качестве жадного друга?..

При нём, Лавре, обсуждали поведение сибирского салтана: тот разорвал отношения с Москвой, царский посол был убит, и едва не началась война с Сибирью.

Почти каждый день поступали бумаги о событиях на ливонском фронте, требовавшие немедленных действий. То переговоры с литовской радой, то обмен пленными, то обсуждение лживых листовок о царе, которые распускают по Европе поляки, то жалобы ревельских купцов, лишившихся из-за войны своих доходов от русского транзита…

Только следующим летом, в самую жаркую пору, отпустили Лавра со службы в дарованную ему деревеньку. Он-то сразу, как царь отписал ему землю, отправил на ту дачу две телеги под загрузку, но вернулись они пустые: возчики сказали, что в их переговоры с общиной вмешался земской советник из Тетёрок. Пусть, говорит, приезжает сам хозяин с бумагами от царя, а иначе никак. Или ежжайте, говорит, к воеводе в Каширу – а кто мы такие, воеводу тревожить? Сунулись в Лиду к земскому старосте, так и тот ничего не решил.

Теперь Лавр добился отпуска, да и то потому, что измучил дьяка просьбами.

– Раз я не могу получать со своей земли дохода, – говорил он, – то верстайте меня деньгами.

– Ты со своего извоза получаешь.

– Одно дело извоз, другое – служба! Доходы с извоза на сено и овёс уходят.

– Тебя дровами, медами и свечами бесплатно верстают!

– А рот мне чем набивать? Дровами?

И сказал ему Вася Щелкалов:

– Да езжай ты уже! Надоел. Нет у меня денег.

– Василий Яковлевич, – ответил ему Лавр, – мы порядки знаем, благодарить умеем.

– Ладно, ладно, – засмеялся Василий. – Ничего мне от тебя не надо. Привези настойки смородиновой, да пастилы белёвской. Белугу не забудь: на Оке белуга знатная.

– Да! Белуга у нас – всем белугам белуга, – с энтузиазмом поддержал его Лавр, слегка удивляясь: стол у посольских был и так богат рыбой, они получали её с царских рыболовен. – А наша белорыбица! А осётр! Ведь лучше волжского, право слово. А лещи полупудовые! М-ммм… Жирные, гладкие… Через двести лет такого леща и не сыщешь!

– А, вези и этих всех тоже. Ты, что ли, там лавливал?

– Было дело, – сказал Лавр, и призадумался. Когда он там лавливал, в Оке было столько рыбы, что реку можно было пешком перейти, прямо по рыбьим спинам.

И отправился в путь.

Добравшись до Оки, он увидел, что нынче на тот берег так просто не попасть! Плоты понтонного моста, поскольку по реке шли струги, были разведены. Въезд на мост перекрывали три десятка телег и возков, и толпа пеших. По обочинам – костры, над знойной толпой – разнообразные запахи: жаркого, навоза, и неведомо, чего ещё. У самого въезда на разведённый пока мост гремела ругань: за Окой пограничная украина, проходящим надо иметь подорожную! – и стрельцы решали, кого пропускать, кого нет. Никакими деньгами нельзя было их подкупить. А ведь на этом берегу от прежней Каширы остались лишь немногие селяне – а сам город с тем же названием был там, по ту сторону! Там была власть, там был воевода, к которому Лавру и надо было попасть.

Оставив свои телеги на опушке, Лавр взгромоздился на мерина и отправился к мосту, бормоча: «Ох, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи». Великий Пушкин! Про всё сказал.