Тринадцатая реальность - Геннадий Ищенко Страница 94

— Если по-простому, то в ракетах, — лениво ответил я. Говорить не хотелось, но я не мог отказать Олегу. — Разница между ракетой и снарядом в том, что полёт снаряда не изменишь, а ракетой можно управлять. Некоторые даже будут сами наводиться на танк или самолёт.

— Как такое может быть? — недоверчиво спросил он.

Пришлось прочитать лекцию об инфракрасных лучах и радиолокации.

— Кроме того, дальность полёта снарядов сильно ограничена, — продолжил я, — а ракетами можно стрелять даже на тысячи километров, только для этого они должны быть очень большими.

— А зачем так далеко? — не понял он.

— А ты представь, что стреляешь из Владивостока по Сан-Франциско. В головной части новая взрывчатка или яды.

— Какие яды? — спросил он, открыв глаза.

— Те, которые разработало и использовало Братство, — ответил я. — Неужели ты об этом не знаешь? Я думал, что вам сказали.

— Брату, может, и сказали, а я о ядах слышу впервые. Говори, если начал.

Я рассказал всё, что знал сам.

— Какая гадость! — выразился Олег. — Слава богу, что это не пошло в ход. Так ты хочешь обстреливать этим города?

— Знаешь, в чём между нами разница, если не считать того, что я простой князь, а ты великий? — спросил я. — Во мне память человека, который жил в страшное время. Незадолго до его рождения по десяткам стран прокатилась такая война, которую ты просто не можешь представить. В огне исчезли тысячи городов, и были убиты десятки миллионов людей, и гражданских погибло гораздо больше, чем солдат. И их не только убивали при бомбёжках и артобстрелах городов, их расстреливали, вешали и травили газом. А потом изобрели новые бомбы, каждая из которых могла стереть с лица земли город. Изобрели многие, но применили только американцы, о которых ты только что пёкся. И применили не по необходимости, а просто испытали на двух городах, в которых жили соотечественники твоей жены. Больше двухсот тысяч человек погибли сразу, тысячи умирали от последствий взрывов много лет спустя. Никаких армейских частей там не было.

— Это ужасно, — сказал он. — Мне даже плохо верится, но при чём здесь мирные американцы? Решали-то не они!

— Запомни, что непричастных не существует! — сердито сказал я. — Тебе, как великому князю, это нужно хорошо знать. Могли бы американские генералы двести сорок раз применять военную силу за последние двести лет, если бы им это не позволял собственный народ? Народ, налоги с которого шли на производство вооружений и содержание армии! Почти всё время этот народ одобрял политику своих властей и возмущался только тогда, когда что-то не получалось и в Америку начинали вереницей везти гробы с американскими парнями. А когда эти парни тысячами убивали каких-то там корейцев или вьетнамцев, большинству не было до этого дела. Убивают, значит, этого требуют интересы Америки! Их так и называли — молчаливое большинство. А для тех немногих, у кого были совесть и смелость протестовать, хватало тюрем.

— Ты их не любишь, — заметил Олег.

— А не за что их любить, — ответил я. — Отдельные американцы могут быть замечательными людьми, а вся нация… Их мало кто любил, в основном ненавидели, завидовали или боялись. Они жили за счёт других, ввергая в войны и беспорядки те страны, которые считали для себя опасными. А из тех, кого удалось подмять, а таких было много, тянули все соки. Богатства таких стран уходили у их народов, как песок сквозь пальцы, чтобы безбедно существовали эти… Ладно, не хочу о них говорить.

— А яд — это всё равно дрянь!

— Может быть, — согласился я, — но в другой реальности на наши города были нацелены и ракеты с такими ядами. И потом неужели ты считаешь, что мгновенная смерть от яда страшнее, чем мучительная смерть в огне взрыва? Какая разница для человека, чем ты его убьёшь? И не нужно говорить, что нельзя обстреливать города. Если к нам придут американцы, орудия их кораблей обстреляют города, а авиация будет их бомбить. В этом логика войны. Мало убить солдат и уничтожить танки. Рабочие сделают другие машины, а правительство найдёт солдат. А если ты посеешь в народе страх, нарушишь управление и разбомбишь заводы, тем самым разрушишь врагу тыл и быстро выиграешь войну. Война ведётся не с армией, а с народом, поэтому и страдать будет народ.

— А почему Сан-Франциско? — спросил он.

— Надо показать силу, — объяснил я. — Уничтожим их корабли и пустим одну или несколько ракет. Ставится задача не убить как можно больше людей, а показать свои возможности, поэтому обойдёмся взрывчаткой.

— Аляска?

— Аляска, — подтвердил я. — Дело даже не в самой земле, которая когда-то была нашей, у нас своей девать некуда, а в самом факте нашего присутствия. Не только они могут повсюду наводить свои порядки, найдётся и на них управа! Пусть попробуют пожить бок о бок с сильным соседом.

— Хорошо, ракеты, — сказал он. — Будет что-то ещё?

— Сделаем много нового. Что-то оставим только для себя, другим поделимся с остальными. Мне сложно тебе об этом рассказывать.

— О чём беседуете? — спросил подошедший Андрей.

— Рискнул бросить женщин? — спросил я. — Не утонут?

Через неделю после прибытия он начал обращаться ко мне на ты, ну и я ответил тем же. Елена не обратила внимания на наше панибратство, а Александру оно удивило. Но она удивлялась недолго, и в тот же день женщины последовали примеру своих мужей.

— Не хотят они выходить из воды, — ответил он, занимая третий лежак, — а мне уже надоело. Так о чём говорили?

— О ядах, — ответил Олег. — Ты о них знал?

— Нашли тему для разговора, — удивился Андрей. — Не вздумайте говорить об этом при женщинах.

— Значит, знаешь, — сделал вывод Олег. — Отец был в Братстве, поэтому тоже должен знать. Один я среди вас незнающий.

— Узнал бы и ты, — ответил Андрей. — Сейчас ты не сможешь дать правильную оценку.

— Яд — это мерзость, а города бомбить нельзя, — повторил я слова Олега. — А если бы не было этого яда в европейских городах, ты сейчас не грел бы здесь пузо. На нас навалились бы Англия, Франция и Германия. Думаешь, мы выстояли бы? Я в этом сильно сомневаюсь. Не знаю, посвящали тебя в это или нет, но они хотели после победы сократить численность нашего населения в десять раз. И сократили бы, пусть и не сразу. Добро, сочувствие, человечность — эти качества уместны в общении между людьми, государства общаются между собой по-другому. Поэтому я никогда не любил политику. Большинству политиков наплевать не только на чужие народы, но и на свой собственный. Они служат верхушке общества и своим собственным интересам.

— Отец печётся о благе народа! — с негодованием сказал Олег. — Не думал, что ты так циничен!

— Печётся, — согласился я. — Он правитель не из худших. Но народ — это такая разношёрстная масса людей, что печься обо всех трудно. Он тоже больше печётся о тех, кто ему ближе и составляет основу власти. Я не циник, просто я много видел и знаю. Придёт время, и ты тоже станешь таким циником.