Бесконечное море - Рик Янси Страница 9

Едва я научилась ходить, отец меня спрашивал: «Кэсси, хочешь полетать?»

И я тянула руки вверх: «Ты шутишь, старина? Конечно, я чертовски хочу летать!»

Он хватал меня за талию и подбрасывал в воздух. Моя голова запрокидывалась, я, как ракета, взмывала в небо. В то мгновение, которое тянулось тысячу лет, мне казалось, что я буду так мчаться до самых звезд. Я вопила от радости и жуткого страха, как кричат на русских горках, и пыталась ухватиться пальцами за облака.

«Лети, Кэсси, лети!»

Моему брату тоже было знакомо это чувство полета. И лучше, чем мне, потому что его воспоминания были более свежими, чем мои. Даже после Прибытия отец «забрасывал его на орбиту». Я видела, как он делал это в лагере «Погребальная яма». А через несколько дней прибыл Вош и убил его, лежащего в грязи.

«Сэм, мой мальчик, хочешь полетать?»

Задавая этот вопрос, отец понижал голос и говорил басом, как какой-нибудь хитрый делец в старые добрые времена, хотя путешествие, которое он предлагал, было бесплатным… и бесценным. Отец был страховочным фалом, который не давал Сэмми – и мне – улететь в пустоту космоса, а теперь он сам стал пустотой.

Я ждала, когда Сэм спросит меня об отце. Это самый легкий способ сообщить страшную новость. И самый низкий. Но брат не стал спрашивать.

– Папа умер, – сказал он мне.

Маленький комочек под горой одеял. На меня смотрели карие глаза, большие, круглые и пустые, как у мишки, которого он прижимал к щеке.

«Мишки Тедди для детей, – сказал мне Сэм в первую ночь в отеле „Ад“. – Я теперь солдат».

На соседней с ним кровати зарылся в одеяла и мрачно глядит на меня еще один маленький вояка – семилетняя девочка, которую зовут Чашка. У нее чудесное, будто у куколки, личико и безумные глаза. Эта малышка не спит с мягкими игрушками. Она спит с винтовкой.

Добро пожаловать в эру постчеловека.

– О Сэм… – Я бросила свой пост у окна и присела на кровать рядом с коконом из одеял. – Сэмми, я не знала, как…

Он сильно бьет меня в щеку кулаком размером с яблоко. Я не ожидала, что он это сделает, то есть меня застали врасплох его слова, а вот теперь – удар. В глазах вспыхивают яркие звезды. Я даже на секунду испугалась, что у меня отслоилась сетчатка.

«Хорошо, – думаю я, потирая скулу, – ты это заслужила».

– Почему ты позволила ему умереть? – требовательно спрашивает Сэмми.

Он не плачет и не переходит на крик. Он говорит тихо, и голос его дрожит от закипающей злости.

– Я не позволяла, Сэм.

Отец, истекая кровью, ползет по грязи.

«Куда ты, папа?»

Над ним стоит Вош и наблюдает. Так маленький садист серьезно и с удовлетворением изучает муху, которой только что оторвал крылья.

– Врежь ей еще раз.

Это сказала Чашка со своей кровати.

– Заткнись, ты! – прорычал Сэмми.

– Это не моя вина, – прошептала я и обняла одной рукой мишку.

– Он был слабым, – заявила Чашка. – Вот что случается, когда становишься…

Сэм за две секунды оказался на ней верхом. Потом я видела только мелькающие кулаки и ноги в облаках пыли от старых одеял.

Господи, на той кровати лежала винтовка!

Я отбросила Чашку в сторону и обхватила Сэмми. Я прижимала его к груди, он размахивал кулачками, пинал воздух, плевался, скрежетал зубами. А Чашка по-всякому его обзывала и грозилась, что порвет зубами, если он еще хоть раз ее тронет. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бен, в своей дурацкой желтой толстовке.

– Все нормально! – заорала я, перекрикивая визг Сэмми и Чашки. – Все под контролем!

– Чашка! Наггетс! Встать! – скомандовал Бен.

Дети, как только услышали приказ, сразу замолчали. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Сэм обмяк у меня в руках, а Чашка переметнулась к спинке кровати и скрестила руки на груди.

– Это она начала, – сказал Сэм и надул губы.

– А я уж начал подумывать о том, что пора нарисовать на крыше большой красный крест, – произнес Бен, убирая пистолет в кобуру. – Спасибо, ребята, что избавили меня от этой необходимости. Ну а пока Рингер не вернется, Чашке лучше занять койку в моем номере, – улыбнулся он мне.

– Отлично! – воскликнула Чашка.

Она промаршировала к двери, потом развернулась на пятках, бросилась к своей кровати, схватила винтовку и дернула Бена за руку:

– Идем, Зомби.

– Я сейчас, – мягко ответил он. – Дамбо на посту, займи его кровать.

– Теперь она будет моя. Пока, придурки, – не удержалась Чашка, которая считала, что последний выстрел должен остаться за ней.

– Сама ты дура! – крикнул Сэмми ей вслед.

Дверь легко захлопнулась с отрывистым, характерным для всех гостиничных дверей щелчком.

– Дура, – повторил Сэмми.

Бен посмотрел на меня и приподнял правую бровь:

– Что с твоим лицом?

– Ничего.

– Я ее ударил, – признался Сэмми.

– Ты ее ударил?

– За то, что она позволила умереть моему папе.

И в этот момент Сэм уже не смог сдержаться. Он не бросился на меня с кулаками, он расплакался. Следующее, что я помню, – Бен опустился на колени, а мой младший брат плакал у него на руках.

– Эй, все хорошо, солдат. Все будет хорошо, – говорил Бен.

Он гладил Сэмми по коротким волосам и все повторял дурацкое прозвище, которое дали моему брату в лагере. Я никак не могла привыкнуть, что он подстрижен ежиком, без буйной копны на голове я его просто не узнавала.

Наггетс, Наггетс.

Я понимала, как это глупо, но мне не давало покоя то, что у всех ребят были вымышленные имена, а у меня – нет. Я бы выбрала для себя Дефианс. [4]