Дитя Ковчега - Лиз Дженсен Страница 9

2. Юный Жак-Ив сначала попал юнгой на китобой в Северное море, а затем – коком на французское торговое судно.

3. В Кейптауне он пришел по объявлению о поиске шеф-повара на зоологическое исследовательское судно «Бигль» и был принят.

4. Всю дорогу, пока «Бигль» плыл от Галапагоссов до Таити, Кабийо так сильно страдал от морской болезни и любовной тоски, что ни разу не выглянул из иллюминатора.

5. Единственное облегчение душевным и физическим страданиям приносили редкие просьбы мистера Чарлза Дарвина составить рецепты приготовления всевозможных экзотических видов мяса, доставляемых ученым на борт после высадок.

6. Это вносило разнообразие в привычное меню из водорослей и галет, которое Кабийо был вынужден подавать, и, когда море затихало, Жак-Ива, несмотря на меланхолию, все больше и больше захватывала идея «cuisine zoologique», как он ее окрестил. Эму, игуана, вьюрок, змея – самые жуткие и кроткие твари Божьи, понял он, с соответствующим гарниром могут стать кулинарным изыском.

7. Эту гипотезу он и принялся доказывать, с большим апломбом, к восхищению тогда еще незнаменитого мистера Чарлза Дарвина, который лично пару разделал шеф-повару комплименты.

8. Так, в результате эксперимента и после всех полученных похвал, Жак-Ив Кабийо обнаружил в своем сердце зерно огромного тщеславия.

И теперь, разглядывая лондонские доки, лишенный все эти шесть лет обожаемого Дарвина и оставшись с одним сумасшедшим Фицроем, он мрачно размышляет о будущем. Конечно же, знания, которые он приобрел, касавшиеся свежевания ящериц, жарки страусового мяса, приготовления печени грызунов, а также навыки тушения гигантской черепахи не могут – не должны – быть утеряны?

Certainement pas! [11]И с этой мыслью он взваливает на плечи мешок и направляется в Зоологический сад. Давайте приземлим наш воображаемый монгольфьер, пришвартуем его к араукарии, облачимся в прогулочные туфли и проследуем за Кабийо пешком.

Город, в коем стремился скрыться Кабийо, когда, болезненно шатаясь, спустился с «Бигля», – это столица, смердящая пастернаком, капустой, дешевыми кофейнями, разлагающейся плотью отравленных крыс, свежесрезанными цветами, гнилой селедкой, устрицами и дымом угольных печей. В открытых сточных канавах проулков экскременты, петляя, держат путь в Темзу и оттуда в море, а в небесах, как всегда, давящим покрывалом низко висят клубы смога. Бог знает, как Кабийо умудрился на ватных ногах незаметно покинуть «Бигль». Или как этот отважный, заросший щетиной человечек проковылял половину столицы, сражаясь с буйным мартовским ветром, и зашел в вольер к слонам в Зоологическом саду. Или, самое главное, незамеченным прожил там неделю, борясь с лихорадкой и питаясь одними помоями, соломой и мышиным пометом. Или как главный смотритель, мистер Гардилли, вместо того чтобы вышвырнуть Кабийо обратно на улицу, безосновательно проникся к нему симпатией и, когда Кабийо пояснил, что жизнь на «Бигле» приучила его к дикой природе, предложил ему работу – выгребать слоновье дерьмо. Кабийо, который смотрел на вещи в перспективе и обладал непреодолимым стоицизмом, принял предложение с должным смирением и, удалившись в вольер слонихи Моны, принялся ждать своего часа, строить планы и махать лопатой. И только подумать! Через три недели работы со слоновьими фекалиями размером с луну, шанс, о котором Кабийо так мечтал – как о первой ступеньке сверкающей дороги его грез, – появился на блюдечке. На блюдечке в виде удрученного чем-то мужчины, который однажды утром зашел без извинений и спроса в вольер Моны и поставил стремянку.

Угрюмый джентльмен – не кто иной, как двуногое млекопитающее, за которым мы шпионили ранее с монгольфьера и который спаривался со своей одурманенной самкой на Мадагаскар-стрит, – совершенно проигнорировал бельгийца. Зато Кабийо пристально изучал таксидермиста. Он был немало наслышан о докторе Айвенго Скрэби от главного смотрителя. Скрэби являлся одним из нескольких таксидермистов, которые нередко заходили в Зоологический сад, будто стервятники в поисках падали. Новости о расстройстве желудка Моны, из-за которого Кабийо трудился сутки напролет, наверное, достигли музея, где доктор Скрэби являлся не только главным таксидермистом, но и заведовал личным бестиарием чучел животных Ее Величества, каковой Государыня жаждала расширять соразмерно своей растущей Империи. Мистер Гардилли рассказывал Кабийо о предполагаемой Коллекции Царства Животных, в которой будет представлено по чучелу всех населявших землю существ, наряженных в людскую одежду и изображающих благочестивые сцены. Впечатляет. А теперь здесь присутствует человек, ответственный, по всем сведениям, за набивку чучел; всех пятнадцати тысяч или вроде того. Неудивительно, что он выглядит нервным и изможденным. (В этом и впрямь была повинна затея с Царством Животных, но лишь отчасти; дело еще в том, что у Опиумной Императрицы тяжело проходила беременность, и даже на этой ранней стадии Шарлотта вставала шестнадцать раз за ночь – опустошить пузырь.) Кабийо, стремительно перебирая все возможности, оперся на гигантскую лопату, с интересом наблюдая за долговязым мужчиной, а тот забрался на вершину стремянки и поднял фонарь к уху Моны. Та раздраженно махнула ухом, словно исполинским крылом, и Скрэби опасно покачнулся.

– Мсье, – возвестил Кабийо, который уже определился с планом наступления. Скрэби, недовольный вмешательством, медленно опустил взгляд. Затем, оценив социальный статус говорившего, вынул увеличительное стекло и уставился сквозь него на человеческое насекомое. – Я селый день выношу слоновью мочу, вычишаю merde, [12]– сообщил Кабийо в качестве самопредставления. – А тепегь эшо и всю ношь, потому што это сосдание malade. [13]

Скрэби протер увеличительное стекло платком.

– Это, – уточнил Кабийо, показав на лопату и лагуну caca, [14]порожденную завтраком Моны, – не есть мое пригодное положение на пгигодной лестнисе, мсье.

Скрэби, балансируя на лестнице собственной, наклонился рассмотреть поближе слоновьего смотрителя. Впрочем, много не увидел: только черно-белую кляксу и поросль на лице при приближении.

Кабийо продолжал:

– Я не габ этого слона, я artiste. [15]Позвольте мне пговесьти день на вашей ку'не, мсье, и я покашу вам, што такое настоящая gastronomie. [16]

Мона покачивала хоботом и переминалась зловеще и молчаливо с ноги на ногу – каждая с подставку для зонтов; Скрэби, учуяв опасность, судорожно ретировался со стремянки и воздвигся на соломе подле Кабийо. На этот раз таксидермист придвинулся ближе, приложил лупу к липу смотрителя и еще раз его оглядел – отметив пятидневную щетину, порванную и гноящуюся мочку, с которой явно принудительно сорвали серьгу, скверный запах и огромный карий глаз, больше, чем у коровы. Заморский вид, заключил он. Ничего особенного. Возможно, европейского происхождения. Удовлетворившись осмотром обоих особей и видов, доктор Скрэби убрал лупу в карман.