Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин Страница 9

Капитан «Острия ножа» Тридцать Восковая Печать сжимал в пальцах чашку кофе так, словно только эта чашка и могла скрыть дрожь его рук. Его лицо приобрело противный оттенок серого: Девять Гибискус пришла в голову овсянка, ее нижний слой, подгоревший в кастрюле, остатки рассыпчатой серо-белой массы, которую придется соскребать со дна.

– Это не язык, – сказал он во второй раз; такими были его первые слова, сказанные ей, когда по ее приказу его в целости и сохранности извлекли из корабля и доставили к ней в малый конференц-кабинет для доклада. – Со мной была Четырнадцать Костыль, она говорит на пяти языках, поэтому-то я и взял ее, на случай, если перехватим что-то, – но то, что мы перехватили, ничуть не походило на язык. Там не было поддающихся анализу фонем, сказала она. Это случилось до того, как вражеский корабль появился словно из ниоткуда и стал нас преследовать. Она не продвинулась дальше чем «мы не можем производить подобные звуки».

«У меня нет средств для реализации сценария первичного контакта, – подумала Девять Гибискус, – особенно когда объект контакта выплевывает металлорастворяющие жидкости в моих подчиненных и не производит членораздельных звуков». Она была солдатом со стратегическим мышлением, за ее спиной стоял огромный кулак тейкскалаанской мощи, но при этом она оставалась солдатом. Первичный контакт должны были осуществлять дипломаты и люди, которые потом попадали в эпические поэмы.

– Если это не язык, то с чего вы взяли, что это вообще была коммуникация? – спросила она, сделав глоток кофе.

Тридцать Восковая Печать последовал ее примеру и тоже отпил из своей чашки. Это ее порадовало.

– Потому что эти звуки начались, только когда мы появились в зоне его видимости. Он реагировал на нас, яотлек… Когда я подвел «Острие ножа» поближе, трансляция зазвучала иначе, когда сдал назад, она снова изменилась, а когда я попытался проскользнуть с другой стороны карликового солнца и посмотреть, что случилось с нашей колонией Пелоа-2, он завизжал на нас, и тут появился этот корабль с обручами…

Нотки истерики в голосе Тридцать Восковая Печать тревожили. Это было не похоже на него. Он не стал бы капитаном разведчика, оснащенного оружием, если бы поддавался страхам. Корабль с обручами был ужасен, а его слюна была еще ужаснее, но все же такая реакция была неподобающей.

– Вы вернулись живым, капитан, – сказала Девять Гибискус ровным, даже одобрительным голосом. – Вы вернулись к нам домой, принесли перехваченное сообщение, и теперь мы имеем приблизительно восемь сведений об этих людях, о которых не знали до сегодняшнего дня. – Она говорила словами Двадцать Цикады, но капитан не знал этого. Не знал он и того, насколько она напугана, и никогда не узнает, если она будет осторожна. – Вы прекрасно выполнили поставленную перед вами задачу. Можете отдохнуть в ожидании новых приказов, если только не хотите сказать мне еще что-то, что я должна знать.

– Нет, сэр. Запись передана старшему офицеру связи Два Пена, если захотите прослушать. Но там вы не услышите ничего особенного. Мы не смогли подойти к Пелоа-2 достаточно близко, чтобы провести разведку, имеющую практическую ценность.

Девять Гибискус очень хотела прослушать запись, хотя, с другой стороны, при мысли о записи ее кожа покрывалась мурашками. Но у нее оставался еще час сорок пять минут до прилета Шестнадцать Мунрайз для обсуждения стратегии. Такая ни к чему не обязывающая повестка встречи должна была обеспечить Девять Гибискус некоторыми рычагами управления ситуацией с крайне несвоевременными интригами на Флоте, затеянными Шестнадцать Мунрайз, а потому требовалась вся информация, какую только можно было получить. В частности, была коммуникация языком или нет.

* * *

Под императорским дворцом располагалась целая сеть тоннелей, тайных и маленьких. В их честь было сочинено стихотворение, удачное, в прогулочном ритме. Там были такие слова: в земле столько же корней, сколько цветов устремляется к небу / дневные слуги империи собирают цветы для дворца / среди них справедливость, наука, информация, война / но корни, что кормят нас, невидимы и сильны. Восемь Антидоту больше всего нравились две части этого стихотворения: о том, как его подошвы ступают по выложенному плиткой полу туннеля в ритме с корнями в земле и цветением в небесах, а еще о том, что он вовсе не был дневным слугой. Дневные слуги собирали цветы для дворца. Восемь Антидот, одиноко бродивший по туннелям, единоличный наследник всего Тейкскалаана – ставший единоличным совсем недавно, а это что-то да значило, возможно, необходимость подумать о себе, – не нуждался в цветах. Он был погружен в почву, где безмолвные вещи становились сильнее.

Он бывал в туннелях десятки раз еще до того, как император – не нынешний, а тот, который его предок; важно было прояснить это в голове – увел его туда во время восстания, случившегося незадолго до его смерти. Он достаточно времени провел в туннелях, чтобы научиться ориентироваться в них, знал тайные переходы, посты прослушивания и подглядывания. Его предок-император показал ему все это и позволил бывать внутри.