Между двумя мирами - Олеся Шеллина Страница 9

Задрав голову, я смотрел вверх, где в корзине воздушного шара подпоручик вновь созданного воздушного полка Головкин отрабатывал передачу сообщения при помощи горящих светильников, стекла которых были выкрашены в разные цвета, в основном красный и зеленый. Нужно было понять, какой именно цвет лучше будет виден на расстояние. Сегодня был юбилейный десятый раз, когда на шаре в небо поднимался человек, потому что до того момента, как я жестко наехал на Эйлера, он гонял свое изобретение порожняком, корзина была в большинстве случаев пустой, максимум с какой-нибудь бедной собачкой, которая изгаживала ее во время своего полета так, словно у нее был месячный запор и тут его прорвало.

За спиной раздался стук копыт, и буквально через минуту ко мне подбежал запыхавшийся Репнин, успевший спешиться и передать поводья кому-то из гвардейцев.

— Сколько? — я покосился на него, и снова посмотрел на шар и человека в корзине, машущего фонарями в определенной последовательности. Здесь внизу было жарко, настолько, что я стянул камзол и стоял в одной шелковой рубашке, позволяя легкому ветерку охлаждать разгоряченное тело. Там же наверху было не в пример холодно, и Головкин, застегнутый на все пуговицы, стоял поближе к горелке, ловя исходящее от нее тепло.

— Почитай две с половиной тыщи саженей, — Репнин тоже задрал голову. — Но это с сосны да с помощью трубы. Просто глазом – меньше.

— А цвета?

— Да одинаково оба моргают.

— Пойдет, — я отвел руку от глаз и посмотрел на часы, по которым засекал время, что Головкин уже находился в воздухе. Это была полностью моя стихия – эксперимент, и я ожидал от него хороших результатов, потому что все расчеты указывали на то, что результаты должны быть хорошими.

— Думаешь, эти штуки сработают, государь Петр Алексеевич? — Репнин продолжал смотреть на Головкина, который с земли выглядел карликом, а фонари в его руках светлячками, потешно кружащимися в воздухе, исполняя свой особый, ритуальный танец.

— Должны сработать, Юра, просто обязаны сработать, иначе, зачем мы все это затеваем?

Эйлер сидел рядом с тем местом, откуда я наблюдал за полетом, за столом, который притащил на это поле, и что-то яростно писал, да так, что брызги чернил разлетались во все стороны. Я подошел к нему и едва успел уклониться от очередной летящей в меня капли, которая испортила бы белоснежную рубашку так, что пришлось бы выбрасывать. Поднеся кулак ко рту, я негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание отца-основателя воздухоплавания, и, когда он встрепенулся, глядя на меня шальным взглядом, произнес.

— Ну, Леонард Паулевич, это, конечно, не то, что я просил, но для начала сойдет. Продолжайте, а я вынужден удалиться, дела, знаете ли, — я усмехнулся про себя, увидев, как на его щеке дернулся желвак. Но постоянно натягивать поводья нельзя, поэтому я решил поощрить сегодня этого гения. — Однако, вынужден признать, что впечатлен, да, впечатлен, так что награждаю тебя тысячью рублей, дабы не оскудело желание совершенствоваться в дальнейшем.

— О, государь Петр Алексеевич, — Эйлер расплылся в улыбке и даже говорил почти без акцента. — Это такая честь, слышать твою столь редкую похвалу. Не за награды я стараюсь, а, чтобы нести научную мысль в светлое будущее.

— Я знаю, и тем не менее, получи свою законно заработанную тысячу у Черкасского Алексея Михайловича, распоряжение тому будет передано не позднее сегодняшнего вечера, — улыбнувшись, я быстрым шагом направился к нетерпеливо бьющему копытом Цезарю, которому уже надоело стоять и ждать, пока я наговорюсь со всеми, и насмотрюсь в небо, чтобы уделить уже, наконец-то ему внимание. Потрепав жеребца по шее, я легко вскочил в седло и повернулся к Репнину, подъезжающему ко мне на каурой кобылке. По негласному указанию Михайлова никто не мог ехать со мной рядом на жеребце, потому что Цезарь в последнее время видел в каждом соперника и начинал вести себя неадекватно, отстаивая свое право на верховенство. Пока мне удавалось с ним справиться, но пару раз он меня чуть не сбросил, и с этих пор командир моей охраны четко следил за тем, чтобы не провоцировать этого альфа-самца. А все дело в том, что, дав Волынскому карт-бланш и отдав на растерзание царские конюшни в обмен на табун, на котором мои спутники путешествовали по Европе, я и не думал, что тот так развернется. То-то они с Бироном сошлись в нереализованной истории – оба лошадниками были знатными, вот и произошло у них полное взаимопонимание на фоне лошадей. Деньги на конюшни выделялись, но умеренно, так он личные средства туда вбухал, все своих лошадок обихаживал, да отдельно кавалерийских коней выращивал, согласно нашему договору. В общем, Цезарь – первый парень на конюшнях внезапно перестал себя им чувствовать и взбесился, скотина такая. Хоть отселяй его, личный штат лошадей создавай. И, похоже, придется в итоге именно так и поступить. Будет малая конюшня для членов императорской фамилии с ограниченным числом лошадей в ней.

Некоторое время мы ехали молча, я же совершенно бессознательно повернул коня в сторону Елизаветинских мыловарен, чтобы посмотреть, как там налаживается работа. Ведь я собирался на этих мыловарнях провести некий социальный эксперимент, но с возможностью вернуть все на свои места, если увижу нарастание напряжения.

— Черкасский вчера сказал, что спрос на ассигнации пошел в гору, не знаешь, случайно, с чем связана подобная активность? — нарушил я наконец молчание.

— Знаю, — кивнул Репнин и, недолго колеблясь, вытащил сложенные листы, в которых я узнал газету. — После того, как этот выпуск прочитали, побежали прямиком в банк государев, чтобы золото и серебро на ассигнации поменять.