Книга сияния - Френсис Шервуд Страница 85

— Ты понимаешь, почему я должна вернуться?

Он искренне не понимал.

Впрочем, начиная говорить, Рохель обретала уверенность. Она не сомневалась в своей правоте. Каждое растение уже предрекало наступление зимы — отчаянно тугие листья деревьев, вытянувшиеся травинки, фрукты, кичащиеся собой и лопающиеся на солнце. Трава станет грубой, колючей щетиной, дневные лилии умрут, бабочки навеки обретут покой от своего полета, а голем… Блаженная истома этих дней уже таила в себе толику ледяной, морозной зимы.

— Это мой город. Моя жизнь.

Йосель указал на север, по ту сторону семи холмов.

— Прикинуться христианами?

Он вовсе не это имел в виду.

— Немыслимо.

Йосель покачал головой. Он не желал становиться неевреем, даже если бы у него был какой-то выбор.

— Весь наш мир утвержден. Мы евреи.

Рохель знала, что были в Юденштадте и те, кто считал ее ненастоящей еврейкой, а Йоселя — слугой-гоем, а вовсе не евреем. И все же, на взгляд Рохели, был ли кто-то большим евреем, чем они с Йоселем?

Голем со своей стороны просто хотел жить с Рохелью в каком-нибудь безопасном месте. Они могли бы отправиться на север в Мельник, Литомержиче, Усти-над-Лабем и дальше в Германию. Или на юг, вдоль реки Влтавы, минуя Чески-Крумлов, пройти через Австрию в Италию, добраться хоть до самой Венеции. Мир так велик. А он, Йосель, так велик и силен. Он может работать, чтобы прокормить их обоих.

— Пойми, Йосель, мы больше нигде не сможем быть вместе. Это пустая мечта. Ты не должен возвращаться в Прагу.

«Здесь она ошибается, — сказал себе голем, — ибо я никогда ее не отпущу».

— Я не могу уйти, а ты не можешь вернуться. Ты умрешь. Раввин обязан будет сдержать обещание. Я не смогу этого выдержать.

Йосель покачал головой, почти улыбнулся. Он собственными руками отнес раввина в постель, когда того ранили. Как дико звучат ее слова — точно верещат сотни чаек. Насколько же против Бога и природы все это было, природы, созданной Богом. Его отец отнимет у него жизнь? Но он, отец, его создал. Он, Йосель, гораздо в больше степени является плодом замысла, понимания, нежели плод союза между мужчиной и женщиной. Он — творение разума своего отца, все, что в нем есть, в высшей степени обдуманно… хотя, если быть до конца честным, ему бы хотелось обрести голос. Впрочем, голем признавал, что идеала в этом мире пока еще не существует.

— Послушай меня, я вернусь. Я скажу, что заблудилась в лесу.

Йосель отрицательно помотал головой. Если Рохель твердо настаивает на возвращении, он станет вести себя так, как будто только-только ее нашел, как будто все это время ее искал.

— Я скажу Зееву, что забрела в лес и не смогла найти обратную тропу. Он не знает про ребенка. Он не знает, что мы… Он ничего не знает.

Йосель несколько раз помотал головой, словно говоря: «Нет-нет-нет».

— Они еще оплакивают мертвых, и я проскользну в город, стану вместе с ними плакать и каяться. Зеев славный, хороший человек. У него доброе сердце. Всю оставшуюся жизнь я проведу вместе с ним.

Слезы подступили к глазам Йоселя.

— Нет, Йосель, не плачь. Пожалуйста. Это единственный путь. Мой долг — следовать наставлениям Торы, делать добрые дела. За всю жизнь я не сделала ни одного доброго дела — и видишь, как я была наказана? — Рохель не выдержала. — Невинное дитя…

Она не смогла договорить.

Как она может так заблуждаться, как может быть такой упрямой? Йосель не понимал ее рассуждений. Она говорит слова, которых он раньше никогда от нее не слышал. Разве они с ней не муж и жена — по самому главному из законов?

— Я должна вернуться из-за всего того, чему меня учили, — Рохель заговорила, точно девочка, которая отвечает урок. — Я солю мацу, я благословляю хлеб, в первый день Рош-ха-Шаны я иду к берегу реки и бросаю свои грехи в воду. Это благословение для умывания рук. Положи свои лишние монеты в коробку для пожертвований. Мицва говорит: не заниматься никакой доходной работой в Шаббат… — внезапно она осеклась. — Обычная жизнь кое-чего стоит, Йосель. Возможно, это все, что у нас есть.

Вот что у нее еще оставалось. «Это очень много, — сказала себе Рохель, — это все».

— Думаешь, с тобой я смогу быть добродетельной женщиной, жить где-то еще?

Йосель энергично кивнул в знак подтверждения. Именно это он и пытался до нее донести.

— Йосель, послушай меня. Быть евреем — значит жить честно.

Рохель лгала — но разве она не ставила себе такой цели? Она прекрасно понимала: когда она вернется, ее встретят не как блудную дочь, но как блудницу. Ее ждут порицание, может быть, расправа. Но она не позволит Йоселю даже на секунду так подумать. Она должна лгать, чтобы его спасти. Он станет первым ее добрым делом.

«Жить честно, — размышлял Йосель, — так она это называет?» В первый день своей жизни Прага показалась ему прекрасной. Теперь голем понимал, что Прага — грязный, убогий город, полный злобы и ненависти. И что в стенах гетто, в комнате, которая даже размерами едва ли просторней тюремной камеры, — Рохель была пленницей. Вот какова правда. Как Рохель могла узнать о других местах, обо всем мире в целом? Только увидев все собственными глазами.

Понимая, однако, что ему ее не переубедить, Йосель уступил, позволяя Рохели думать, будто ее последний аргумент подействовал. Он кивнул, словно принимая ее предложение, позволяя ей верить в невероятное. Да, он позволит ей вернуться и больше никогда с ней не увидится. Рохель пойдет домой, вернется к своим прежним обязанностям, к своему мужу, в свою комнату, а Йосель уйдет далеко за холмы, бросая всем вызов, уклоняясь от описанной ею судьбы, которая являла собой всего лишь выражение ее страха, капризную уступку сплетням, которые бродили в гетто. Неужели рабби причинит ему вред? Чистейшей воды тупость. «Аврам, Аврам, не поднимай руки на сына твоего». Бог милостив и справедлив. Он не требовал кровавой жертвы. Его родной отец всем сердцем любит его, Йоселя бен Ливо. Рохели хватит всего лишь несколько дней прежней жизни, заточения в сырых стенах, шитья при свете тусклой свечи, думал Йосель. И она придет к тем же мыслям, что и он. А когда она начнет сожалеть о своем решении, чувствуя себя пойманной в ловушку и обреченной на тупую, ограниченную жизнь, он вернется из-за холмов. К тому времени Йосель уже найдет город, работу, кров — и сможет забрать ее с собой. Рохель сама все увидит.

Они молча вышли из леса и стали вместе спускаться по травянистому склону холма, пока не остановились там, откуда их уже могли увидеть. Из глаз Рохели хлынули слезы.

— Йосель, Йосель…

Он застонал в ответ. В какой-то миг Рохель чуть не передумала. Но до нее донесся перезвон колоколов — всех колоколов города, каждый отбивал свой собственный час. Время настало.

Убежденная в том, что спасла Йоселя от верной смерти, собравшись с духом, чтобы достойно встретить насмешки, развод — все, что ей было уготовано, Рохель медленно и неуверенно направилась к городу, ибо кровотечение у нее до сих пор не прекращалось. Но прежде, чем пройти по Карлову мосту, она заглянула отдохнуть в лавочку мастера Гальяно, у Дома Трех Страусов. Жена итальянца отвела усталую путницу в подсобную комнатку, уложила на койку, принесла ей воды, хлеба и сыра. Добрая женщина сняла с Рохели грязную одежду, начисто отерла ее тело тряпицей, одела в свежую юбку и корсаж, а затем из куска тонкого синего полотна сделала ей новый головной платок. Всю одежду жена мастера Гальяно подбирала аккуратно, в полном соответствии с предписаниями Завета — например, не смешивая изображений животных и растений.