Грани сна - Дмитрий Калюжный Страница 84

Лавр и Мими сидели на кухне, ели мороженое и говорили о Турции. Они имели разные знания об этой стране, и Лавру было интересно.

В дальнем прошлом у него часто возникала проблема: куда уйти из Москвы. Ведь не всегда было полезным оставаться в столице, особенно если он оказывался там и тогда, где мог встретить сам себя. И он уходил в странствия.

Были места, куда Лавр стремился попасть – в зависимости, разумеется, от эпохи. Благословенный Восток!.. Но не когда Персия отбивалась от арабов или турок, или вела набор в армию, чтобы окружающие народы отбивались от неё самой.

Он обожал Самарканд и Бухару, но лишь в те века, когда к северу от этих городов плескалось громадное пресное Сибирское море, поддерживая приятный климат.

Однако были регионы, в которые он, побывав два-три раза, опасался ходить.

Средневековая Западная Европа напугала его с первого же раза. Ему тогда удалось морем добраться до балтийского побережья. Искал в Дании, где поселиться. И угодил на праздник Kattenstut ^[111]: горожане развлекались, бросая кошек с колоколен на булыжную мостовую, а затем сжигая их. Он в ту ходку прожил недолго (подвело незнание местных диалектов), но это событие запомнил. Дальнейший опыт жизни в Европе неизменно подтверждал, что европейцы максимально жестоки и к людям, и к кошкам.

В общем, Лавр потерял к Европе интерес, хоть и живал там время от времени.

Ещё больше Лавр не любил Турцию. Здесь людей уничтожали без счёта. Столицу «украшали» колонны, живописно увешанные отрубленными головами; в городах рангом ниже обходились просто рядами кольев. А казнили за что угодно.

Если в русских-то княжествах или воеводствах Лавр хоть с трудами, но добывал проезжие грамоты, или поручные записи (за передвижение без них кнутом пороли), то в Турции он проезжую бумажку получить не мог никак и никогда, а без неё – без всякой порки, извольте умереть. В первый раз его голова оказалась на колу так быстро, что он не успел выучить ни одного турецкого слова. Во второй раз оформили в рабство. Жестокость в отношении рабов была беспредельной! – и на третий раз он, желая избежать этой участи, стал орать на арабском языке суры из Корана. Его тут же казнили. Документов-то нет. И поручителя нет. А брать мусульманина в рабы нельзя. Значит, голова долой.

Больше он в Турцию не совался, но турки разбрелись по всему Ближнему Востоку так, что поневоле встретишь. Однажды жил в Персии, точнее – в одном небольшом шахрестане на северо-западе, названием Армаз. Был ювелиром при дворе наместника. В политику не лез, просто делал свою работу.

В его мастерскую часто забегали дети наместника: Анвар и Тигран. Нравилось им смотреть, как невзрачные куски металла и груды камней превращаются в богатую рукоять кинжала или сабли. И что же?! Когда отец их помер, Анвар, второй сын, прогнал имевшего все права Тиграна! И шаханшах утвердил это безобразие, потому что Тигран-то собирался отстаивать счастье своего народа, а Анвар наобещал увеличить взносы шахрестана в казну Тавриза, где тогда размещался двор шаханшаха. Кончилось тем, что Тигран исчез неведомо куда, а Анвар, обманув шаханшаха, продался туркам, которые пришли и ограбили ювелирную мастерскую Лавра!

Так что, опять же, личный опыт учил, что Турция столь же безжалостна, как и западные европейцы. Особенно к чужим. И те, и эти были одинаково уверены в своей исключительности и демонстрировали готовность убивать и мучить всех подряд. Впрочем, в некоторые эпохи жизнь там бывала вполне сносной.

– Турция, да, любит повоевать, – сказала ему Мими. – Может быть, поляки нападали на нас чаще, но с поляками мы хотя бы иногда заключали мир, а с турками его не бывало: только перемирия.

Это она отвечала на рассказ Лавра о жестокой Турции. Правда, рассказывал он ей свои сказки, не ссылаясь на личный опыт.

– Маршал Ататюрк взялся строить светское государство, – продолжала Мими. – Россия помогла ему – а надолго ли хватило его благодарности?

– Ты ведь с ним встречалась? – спросил он.

– Ну, как… Нас познакомили, а потом видела его только на митингах.

– Твоё мнение?

– Турок турком. Когда Армения воевала с Турцией, он, генерал, разрешил убивать мирных жителей. Позже пытался взять власть, и не нашёл ни одного союзника! Только Россия согласилась иметь с ним дело. Он получал от нас оружие, золото и патроны пароходами. Мы построили ему пороховые заводы! За это он пообещал разрешить в Турции компартию, восторгался Лениным… А получив то, что ему было надо, приказал убить всех турецких коммунистов! Одно слово: турок.

– Вот, значит, как, – протянул Лавр. – Всё, как всегда.

Они часто болтали о жизни на Востоке, и однажды вдруг перешли на «ты». Мамочка была очень недовольна. «Тоже, нашёл подружку», возмущалась она. Сокрушалась: «Жениться тебе пора». Вкрадчиво спрашивала: «А что у тебя с Ангелкой? Смотри, какая хорошая девочка». Или вспоминала Надю, парикмахершу в доме на углу с Покровкой. Надя строила Лавру глазки, но он был к ней равнодушен. А мамочка ходила в ту же парикмахерскую, только стриглась не у Нади, а у второго работника, Ивана Кузьмича, старого деда, инвалида по слуху. Его контузило чуть ли не в турецкую войну, и теперь он при разговоре орал, потому что не слышал самого себя. Когда делал мамочке причёску, орал ей, что чего это Лавр не заходит, Надя, мол, скучает.