Дикая война - Ерофей Трофимов Страница 84

— Неужто обиды на меня держать не станешь? — растерялся толстяк.

— С чего? — удивился парень. — Я, дядя Николай, не самый в этой жизни умный, но и не глупец. Не с вашим чином с головой спорить. А то, что приехали, так и хорошо. Сами теперь народу расскажете, что не трогал я эту сволочь. Зол на него был, это да. А трогать не трогал. Ну хотите, перекрещусь?

— Господь с тобой, Миша, — отмахнулся урядник. — Я цену твоему слову знаю. Там ещё и графиня та шкандаль учинила, когда услышала, что тебя проверять собрались. Ох и баба! Всех чиновников наших построила и под свою дудку плясать заставила. И как ты с ней на заимке ужился только?

— А чего там уживаться, — рассмеялся Мишка, попутно вспоминая особо приятные моменты их совместного проживания. — Вывел её разок в тайгу, да по самым сугробам. Потом обратно за шиворот как кошку приволок и у печки отогреваться оставил. С той поры дальше чем на сотню шагов от избы и не отходила. А попыталась разок гонор показать, так я её голодной спать отправил. И всё. Как отмолило.

— Как умудрился-то? — удивлённо охнул урядник.

— Запросто. Ушел молча в тайгу, а после охоты к хан-там подался. А все продукты, что готовить не надо, перед этим в сарай унёс. Вот и вся штука. Она в сарай сунулась, а там всё что угодно, кроме продуктов. Вот и сидела сутки, почитай, голодная.

— Ох, Мишка, уморил! — урядник ржал так, что ему в конюшне Монгол ответил. — Графиню… голодной… ой, не могу… Да уж. Рассказал бы кто другой, не поверил бы. А ты можешь такое учинить, — простонал урядник, успокаиваясь. — Характеру и не на такое хватит. Силён, бес. Ох, силён. Расскажи кому, не поверит.

— Дядя Николай, а чего там поп ваш опять про меня вспомнил? Или ему рожу начистить, чтоб знал, на кого пасть разевает? — сменил Мишка тему. — Уймите вы пьянь эту, пока я не рассердился. Нет меня больше в деревне. А как живу, не его пьяного ума дело.

— Поговорю с ним, — отмахнулся урядник. — Самому надоел уже, да только где нам другого попа взять?

— Так, может, в синодскую канцелярию отписать, что, мол, поп совсем спился и звание духовное позорит выходками своими? — осторожно предложил Мишка. — А то ведь форменное безобразие получиться может. Народ духовного окормления жаждет, а он его на бузу подбивает.

— Ишь, хватил. В синодскую канцелярию, — качнул урядник головой. — Это дело непростое. Тут как следует подумать надо. Да и не так уж сильно он и пьёт.

— Ага, а кто на крестины принялся поминание петь? — напомнил Мишка самый большой поповский ляп. — Да его народ чуть прямо в церкви не поколотил. Едва успокоились.

— Ну да. Было такое, — скривился толстяк.

Мишка выскочил на крыльцо, где стоял раскочегаренный самовар, и, убедившись, что агрегат вскипел, поволок его в дом. Быстро накрыв на стол, парень заварил свежий чай и, выставив домашнюю выпечку, развёл руками:

— Вы уж не обессудьте, дядя Николай, да только в булочную мне теперь не наездиться. Угощайтесь, чем бог послал.

— И так слава богу, — отмахнулся урядник. — Пироги вон всякие. Неужто Глафира расстаралась?

— И она, и Настя, родственница атаманова, — кивнул Мишка.

— Что, забегает? — заинтересовался толстяк.

— А с чего ей не забегать? Дом-то её родной. Как тут не пустишь, — пожал Мишка плечами.

— Так, может, жениться тебе на ней? Девка-то справная. Вон мастерица какая.

— Может, и женюсь, — не стал отказываться Мишка. — Вот подрастёт ещё малость, и женюсь.

— Куда ж больше-то? — удивился толстяк. — Давно уже заневестилась.

Мишка вздохнул, не решившись начать объяснять ему, что шестнадцать — это ещё не возраст для хорошего деторождения. Таких понятий тут не существовало. Кровь пошла, девкой стала, значит, замуж пора. Примерно так всю эту механику ему объяснила тётка. Так что к мысли о женитьбе он потихоньку начинал относиться почти нормально. Да и Глафира регулярно устраивала ему лесопилку на дому, вынося мозг не хуже автоматной очереди.

Словно в ответ на его размышления, в дверях показались разом все. И тётка, и Настя, и маленькая Танюшка. Увидев гостя, весело гомонившие женщины притихли и, чинно поздоровавшись, отправились на кухню. Только Танюшка, не удержавшись, подбежала к столу и, взобравшись Мишке на колени, крепко обняла его за шею. Чмокнув малышку в нос, парень отправил её к бабушке и, повернувшись, с удивлением понял, что урядник, глядя на эту картину, вдруг прослезился.

— Вы чего, дядя Николай? — тихо спросил парень, не понимая его реакции.

— Храни тебя Христос, Миша. Чужого ребёнка как кровную дочку растить — это суметь надо, — вздохнул толстяк. — Вот уж чего не думал.

— Это маме Глаше спасибо. Научила, надоумила, — развёл Мишка руками. — Моё-то дело маленькое. Прокормить да обуть-одеть. А учить — это всё она.

— Добрая баба в этом деле великая вещь, — произнёс урядник, помахивая указательным пальцем. После чего снова задумался.

— Вы чего задумались вдруг, дядя Николай? — насторожился Мишка.

— Да у меня из головы всё убийство то не идёт, — вздохнул толстяк. — Уж больно ловко всё сделано было. Мы даже понять не смогли, откуда стреляли. Вроде и следов много, а всё не то.

— Ну, хунхузы на такие штуки, мастера. Им что в тайге, что в деревне спрятаться, как воды попить.

— Может, съездишь со мной, посмотришь? — осторожно спросил урядник.

— Нет, дядя Николай. Мне эта сволочь столько крови выпила, что я только на могилу ему не плюну, потому что лень. К этому делу я и близко не подойду, — отрезал Мишка. — А вообще, причину в делах его ищите. С его жадностью я удивляюсь, как его раньше не пришили.

— Да кто ж меня в дела его допустит? — фыркнул урядник.

— Вот и не рвите жилы, — отмахнулся парень. — Кому надо, пусть сам из города дознатчика выписывает. А такие дела вам не по чину. Уж простите за прямоту.

— Да чего там, — отмахнулся толстяк. — Верно всё. Тут ещё и майор наш совсем с катушек слетел. Пьёт, как та лошадь. Доктор его уже два раза из запоя вытягивал. Как бы не помер, болезный.

— Вот уж кого не жалко, — жёстко усмехнулся Мишка. — Тварь он продажная.

— Не держи сердца, Миша, — вздохнул урядник. — Плюнь да разотри. Каждому за свой грех отвечать придётся.

— Вот потому и уехал я из деревни, — тут же ответил Мишка. — Не хотел греха тяжкого на душу брать. Сами знаете, одно дело в бою да с бандитами хлестаясь, и совсем другое — вот так, ночью.

— Ладно, Миша. Спасибо тебе за хлеб-соль. Поеду. Дел у меня ещё с этим убивством столько, что и подумать страшно.

Мишка едва сумел не расхохотаться, услышав, как урядник произнёс ключевое слово. Толстяк явно настолько погрузился в собственные мысли, что невольно принялся проговаривать их вслух. Поднявшись, парень проводил урядника до пролётки и, помогая ему усесться, негромко напомнил: